И ничего не происходит

Подъехал Ефимов; он вдруг оказался таким простецким добрым малым. Да, все будет хорошо, договоримся, сделаем; попросил отчет БГУ, стал рыться. Я вдруг подумал: начальник говорит – не лезьте не в свое дело, мы вам ничего не расскажем, а подчиненный – все будет хорошо, и тут же роется в наших материалах. Хороший тандем. Я сказал, что надо сдавать отчет, но тот копался в нем около часа.

Наконец, договорились. Мне стало наплевать, я думал: зачем мне это? Почему я должен стараться, чтобы они получили хорошие результаты, тем самым играя на руку Ефимову – моему, в сущности конкуренту по теме? Я знаю, что если я не буду тянуть их работу, они ее завалят. Рыжов меня оскорбляет постоянным пренебрежением; я не буду его тянуть, думал я; но по службе я его обязан вытягивать. И Лыкова – подсунула товарищей по работе; мы были в мыле, подписывая ТЗ. Рыжов тоже как-то сник, устал; Лыкова стирала его карандашные каракули на ТЗ, а он бормотал, показывая в мою сторону:

–Это вот ему дайте стирать, ему полезно.

Это был конец вторых суток; мне было как-то не по себе. С утра боль в области сердца. На Рыжова не мог смотреть; он, кажется, так же не смотрел на меня, я его довел своей самоуверенностью.

Думал об этом тандеме с подозрением. Как хорошо придумали! Один деморализует своей наглостью, отказом раскрываться заказчику, а другой, простачок, роется в наших материалах.

Зачем мне все это нужно? Я был совершенно вымотан; родилось недоверие к Рыжову, Ефимову, Лыковой, которой все это нужно для развития ее дурацкой деятельности, а я думал, что она и мою тему им швырнет под ноги ради своих мельтешений. Как быть? Я должен их тянуть по долгу службы; придет отчет с ошибкой, только я могу найти, понять, исправить, подсказать, помочь. Но зачем мне это нужно? А не исправишь – на тебя обрушится. Впрочем, Батурин ответственный исполнитель; значит – игра в свою пользу, в тайне от тех и от других? Как это противно! Но я не хотел этого, стремился сделать как лучше, правильнее; безусловно, вредить не буду, но, чтобы тянуть их, это посмотрим.

Выпили спирта, и все-таки примирение не пришло; и натянутость, и скрытая враждебность так и остались. Вечером от этого мне было тяжело; Батурин сказал: Рыжов при прощании был очень обижен.

Потом как-то на работе неприятная, впервые, боль за грудиной, чувствительная; затем ночью повторилась. Ночь не спал, днем состояние плохое. Я думал о том, что это организм, конечно, сдает. Вот сигналы от сердца, рановато, что-то; я даже кандидатскую не сделал. Думалось о смерти, но без страха. Главное, если не уйду от инфаркта, сослуживцы будут поговаривать, или в крайнем случае подумывать: «Вот. Рвался человек, и вот вам результат. Надо жить спокойно!» А ведь я не рвусь; немого интересно, некоторый азарт захватил меня. Но я бы оскорбился, если бы мне сказали, что я выкладываюсь; поэтому недоумение по поводу этих болей. Потом обнаружилась ошибка, причем, существенная, в статье, которая сдана в печать; все это прибивало общее настроение.

20

Как быть с ущербными людьми, в которых ущербность внешняя соединяется с ущербностью содержания? Наша библиотекарша – темное, маленькое личико, маленькая сутулая фигурка, она сидит обычно боком к стойке, что-то пишет, и если появляется кто-то, она смотрит искоса, куда-то около, а не в глаза, а лицо ее еще несколько секунд сохраняет отсутствующее, черствое выражение. Потом, когда уже начинаешь думать, что она так тебя и не заметила, она встает, приближается с неохотой и страданием в лице и отрывисто спрашивает:

–Чего вам?

В красной кофте, темные волосы забраны на затылке в тощий узелок; подумаешь – что там внутри? Я говорю с ней четко и жестко; сначала в ней была даже враждебность, как и ко всем. Теперь почему-то она меня выделяет среди других; иногда ни с того ни с сего улыбнется, когда спросишь какую-либо книгу. Улыбка ее совершенно не к месту на ее замкнутом навсегда лице, она удивляет и немного смешит; конечно, напарницы про себя посмеиваются над ней. А я, заметив ее неожиданное маленькое расположение, думаю: в сущности, это неплохо; разве плохо, когда библиотекарша все-таки расположена к тебе? Будь ней добрее, вежливее; но тут же приходит другая мысль: нет, нет, наоборот, надо быть по-прежнему четким и жестким, и тогда, я чувствую, я сохраню маленькую власть над ней.

Георгий Петрович женился. Вчера, в день рождения его супруги Ирины Игнатьевны, при прощании, он спросил у меня:

–Ну что, есть что-то новое? На работе?

–Да как-то ничего нового нет.

–Как же так, я уже привык, что у тебя все время что-то новое, и жду.

Мы посмеивались, пожимали руки.