…И никаких версий. Готовится убийство

Он возвратился на свое место и терпеливо ждал, пока женщина выплачется. Смотрел на ее вздрагивающие плечи, на опущенную голову и почему-то думал сейчас не о преступлении, а о том, как аккуратно затянуты ее волосы, как чернота их отливает синевой, словно воронье крыло. И не о погибшей Христофоровой, не о допросе были его мысли, а о том, как далеко ушла наука, как помогает она находить истину, и что когда-нибудь, возможно скоро, неотвратимость разоблачения и наказания станет всем очевидной и люди покончат с преступлениями. Ведь если уже сейчас по расположению, количеству и состоянию хромосом в клетке можно определить, кому принадлежит волос: мужчине или женщине, рост человека, с длинными он или короткими руками, с высоким или низким интеллектом, то недалек и час, когда уличить в преступлении будет весьма несложным делом.

Более того, уже установлено, что существуют и генетические «отпечатки» личности, которые абсолютно точно определяют конкретного человека. Доказано, что в молекуле ДНК есть участки, характерные исключительно для того или иного индивидуума. Таким образом, можно установить личность подозреваемого, сравнивая спектр полос, полученных на основании молекул его ДНК, со спектром полос, которые находятся, например, в волосе, кусочке ногтя, кожи, обнаруженных на месте преступления.

Но преклоняясь перед наукой, Коваль, думая о преступниках, все-таки возлагал надежды не на страх человеческий, а на душевную доброту. Ему не однажды приходилось сталкиваться с людьми, потерявшими человеческий облик, но он всегда надеялся и ждал, что эти люди со временем приподнимут голову, взглянут на преступление его глазами, ужаснутся — и этим очистятся, и душа их возвратится к изначальному состоянию.

Когда прошел нервный спазм, Павленко сказала:

— Поверьте мне… Я не виновата. Я ничего не знала. Она упала, а я убежала, я боялась, она сильней меня… Я пришла не ссориться. Поверьте мне. Я ее убеждала, что Вячеслав не виноват, что он ушел домой ничего не заметив… Я просила ее не ходить в наш дом. А она закричала: «Вы все там виноваты! Вы и ваш муж убили Антона!»

И тогда я не выдержала и ударила. Она вцепилась мне в волосы, и я оттолкнула ее изо всех сил… Я не знаю, почему она упала, наверное, поскользнулась на лоскутках, валявшихся на полу. А я не оглядываясь бросилась наутек… Боже мой, боже мой, — простонала Павленко. — Как же это так получилось?

В памяти Коваля неожиданно всплыл последний разговор с Христофоровой. Теперь он понял причину растерянности портнихи в конце той беседы. Килина Сергеевна начинала понимать, что дело не в Нинке, на которую она все время грешила, а в Павленко, но постеснялась тогда сразу отказаться от своего укоренившегося убеждения. Прозрение и стоило ей жизни…

Полковник снял трубку и позвонил Струцю.

— Виктор Кириллович, зайдите.

Когда старший лейтенант вошел в кабинет, Коваль указал на Варвару Алексеевну, молча вытиравшую платочком мокрое от слез лицо.

— Отведите гражданку Павленко на экспертизу волос и заодно снимите отпечатки пальцев…

Женщина тяжело поднялась со стула и, не взглянув на Коваля, всем своим видом показывая, что ей теперь все равно, покорно пошла впереди старшего лейтенанта.

Когда за ними закрылась дверь, полковник некоторое время сидел, устремив взгляд в пространство. Он тяжело дышал, словно в комнате не хватало воздуха: сказывалась возрастная стенокардия, которой Коваль боялся больше всего. Потом его взгляд упал на пол, и он увидел увядший цветок, голубой каплей лежавший у ножки стула.

Дмитрий Иванович поднял его, сделал несколько бесцельных шагов по кабинету и решительно приблизился к окну. Резким движением открыл фрамугу. В кабинет ворвался свежий весенний ветерок — ворвалась весна — и Коваль облегченно вздохнул…

Киев,
1984–1986

― ГОТОВИТСЯ УБИЙСТВО ―

В мире есть две вещи, изумляющие тем больше, чем больше о них думаешь, это — небо над нами, полное звезд, и моральный закон внутри нас.

Иммануил Кант

Ворскла рiчка невеличка, береги ламає.

Украинская народная присказка

1

По случаю приезда в Выселки Коваля ужин Пидпригорщуки накрывали рано, на воздухе, на деревянном столике под старой ветвистой акацией. С этого двора начинался обрывистый спуск к Ворскле и открывался прекрасный вид: желто-зеленая долина, простиравшаяся до горизонта, где ее пересекала темная гребенчатая полоска бора; белые облака над ней — отсюда, сверху — казались рядышком — рукой дотянуться; и бескрайнее, еще хранящее румяные отблески солнца небо.

После дневной жары здесь можно было прийти в себя: от заречной долины веяло легкой прохладой. Дмитрий Иванович с горечью подумал, как задыхаются сейчас его друзья киевляне среди нагретых каменных зданий, испарений асфальта.