...И никто по мне не заплачет

В то время как крики и визги остальных, по правде сказать, звучавшие довольно-таки нарочито, постепенно стихали, Лео неторопливо шел домой. Ему вдруг вспомнилась какая-то фраза, возможно, название стихотворения или же глава из какой-то книги: «Прощание с юностью». Звенящая растроганность сошла на него, и внезапно ему стало очень жалко себя. Так жалко, как ни разу еще он никого не жалел. И тоскливая радость вселилась в сердце мальчика, только что окончившего народную школу, когда он шел по дороге своего раннего детства, к самым его истокам. Снова покатились перед ним волшебные каменные ядра, большие студеные шары с загадочными пестрыми спиралями, нигде не кончавшимися. Жужжащие волчки на добром солнце весеннего утра подскакивали, как козлы на мшистых пазах тротуара, а жестяные ободья велосипеда, заржавленные, но с весьма практичной канавкой, в которую так удобно вкладывать палочку, подгоняя их, гремели по нагретой мостовой.

Боязливо всходил семилетний мальчонка по лестнице с разрисованными стенами. Он уже знал, что эти рисунки — печать страшного черного человека, вращающего зрачками на ослепительно белых белках, которыми частенько пугала его бабушка. Шлепая босыми ногами, он прыгал по полям мелового круга, держа в судорожно сжатых пальцах правой ноги кусочек зеленого стекла. Небои адстояло в этих волшебных кругах, и совсем не просто было завоевать себе поле, дающее право на отдых.

Как хороши на вкус были желтые репки, оплаченные всего лишь содранной местами кожей, которые он рвал прямо с грядки, перебравшись через забор к пенсионеру Вюсту; они так аппетитно хрустели, когда он их ел, а иногда даже поскрипывали, потому что вытерты были только о коленку. А внутренняя сторона апельсиновой корки! Наци Кестл частенько дарил ему апельсиновую кожуру, это тоже настоящий деликатес. А когда получишь в подарок сердцевину яблока?! Наверно, не все люди знают, что самое вкусное в яблоке — его сердцевина, и особенно она сладка сверху, где торчит стерженек.

В воспоминаниях Лео опять засовывал — из благодарности — в рот прожорливому Наци головку отцветшего одуванчика. Достаточно было сказать Наци: «Открой рот, получишь что-то», и он, ни о чем не спрашивая, уже разевал рот. Лео держал серый шарик одуванчика за спиной, как его бабушка половник. А Наци начинал плеваться во все стороны, точь-в-точь лама в зоологическом саду, потому что волоски одуванчика прилипали к небу.

А разве мало радостей было на заброшенной строительной площадке позади Мондштрассе. Там рос и молодой нежный щавель, и сладкие стебельки кукушкиных слезок, которых, наверно, ни один человек не знал, а ему их показал старик Клинг, когда еще не заговаривался. И медвяные цветки крапивы, и странно зеленые плоды какого-то неведомого травянистого растения, похожего на мелкий клевер и мучнистого на вкус. Если добавить к ним зеленых бобов из близлежащих садиков, недозрелого крыжовника и черного как уголь картофеля, испеченного на костре, человек может прокормиться. И не надо ему есть омерзительного бараньего рагу, которое стряпает бабушка. А на бывшей строительной площадке, пожалуй, можно и жить. В котлах или в ямах, с упорным трудом вырытых в глинистой почве во время каникул и прикрытых кусками старого толя. Правда, дольше чем полчаса Лео, а он был отнюдь не из самых рослых, в плохую погоду никогда бы не усидел в таком бункере. Там сводило руки и ноги, так что и ко всему привыкшим парнишкам становилось невмоготу. Но ведь дождь-то идет не всегда.

А как здорово они расправились со слесарем Мюллером, который однажды разрушил их дом за то, что они позаимствовали у него жалкий ржавый лист железа, чтобы накрыться от дождя. Каспар Гиммельрейх изобрел великолепнейшую метательную машину. Они положили одно бревно на землю. А другое — крест-накрест сверху, так что получилось нечто вроде равноплечного рычага. На один конец его был водружен камень величиною с кулак, по другому они изо всех сил ударили здоровенной палкой. Камень взлетел на воздух в направлении черепичной крыши Мюллерова сарая-мастерской. Выставленный наблюдатель, Рупп меньшой, трижды докладывал о прямом попадании. В четвертый раз снаряд, из-за слишком большого рассеивания этого орудия, угодил в единственное окно мастерской обойщика. И тут Наци Кестл снова доказал, какой он замечательный парень. По единодушному решению (он и сам, конечно, поддержал его) Наци взял всю вину на себя и позволил обойщику Гиммельрейху, обычно столь добродушному, расправиться с ним при помощи мебельного ремня. Вот какой характер был у Наци!

— Ах ты паршивец, черт тебя возьми совсем,— услышал замечтавшийся Лео. Он шел по велосипедной дорожке, и проезжавший мимо почтальон съехал из-за него с этой дорожки и так стукнулся о край тротуара, что переднее колесо завиляло. Но Лео заметил, что это желтый казенный велосипед, а значит, не беда, если у него и получится «восьмерка».