...И никто по мне не заплачет

Другу ты сделал гадость, единственному своему другу, фу-у черт, подлая собака!—простонал Лео.

Тут Биви Леер, все еще мучнисто-белый с лица, проговорил:

Слушай, что я тебе скажу, Лео. Сходи-ка к доктору. Ты не в себе. Это всем давно ясно. Всему дому ясно. Мне тебя жалко.

Так, тебе меня жалко?

Да.

Жалеешь, значит, меня?

Жалею.

Так вот же тебе.

Лео плюнул в лицо Биви. Повернулся, рассмеялся в голос и ушел. В осеннем тумане медленно растворилась его фигура.

Чарли сидел в казино, когда Лео пришел за пособием. И ел рагу из оленины — блюдо, редкое в этих стенах. Лео он сразу увидел.

Эге, старый бродяга! — воскликнул Чарли.

Бог ты мой, кого я вижу?! — в свою очередь воскликнул Лео.

Он присел на табуретку у стола. Чарли, усердно обсасывая каждую косточку, заметил:

Кажется, они мне подсунули оленьи рога.

Лео хихикнул и сложил руки так, что пальцы одной пришлись на пальцы другой: средний палец левой на указательный правой, безымянный на средний, мизинец на безымянный. Руки у него теперь выглядели как покалеченные.

Чарли взглянул и спросил:

Это еще что за дурацкие шутки?

Так! — и Лео засунул судорожно сжатые кулаки в карманы.

Давай-ка сходим со мной в «Ослиный хлев», там тебя чем хочешь попотчуют.

Попотчуют? — переспросил Лео.

—- Да, от полутора марок и выше.

И они пошли.

«Ослиный хлев», захудалый и пользующийся дурной славой трактир, находился в центре старого города. Туда ходили разносчики, безработные, сутенеры, полиция, профессиональные картежники и прочее городское отрепье.

После случая с Аннелизой Динглер и разрыва с другом юности Биви Лео постоянно копался в себе. С тихим злорадством за собой наблюдал. Казалось, на языке у него все время вертится: я вполне удовлетворен, что с Леонардом Кни все так мерзко получается. Посмотришь, он плохо кончит. Обрати внимание, что он сейчас творит. Я же тебе говорил. Такому типу и помочь-то нельзя. Носится, бегает, а все без толку. Последи, чтобы он отсюда убрался. Что он здесь забыл? По такому уж, конечно, никто не заплачет.

Переступив вместе с Чарли порог старого, захудалого трактира, в котором кишмя кишели неудачники, беды, незадачливые судьбы, бессмысленная алчность, выщелоченные жизни, Лео сразу почувствовал себя как дома.

Да, здесь ему место. Это его сородичи.

Ведь и они росли в тени, и они были обойдены. Пасынки, безбилетные пассажиры, униженные. Здесь царила мутная мгла уже стершихся чувств. А как здорово эти люди скользили. Не противясь, медленно, с приятностью, туда, где наконец кончится скольжение. И уже скоро.

Лео это чувствовал с удовлетворением, с туманной, склизкой радостью. Там уж можно упасть, потому что упадешь удобно, грехи-то ведь мягкие. На мгновение Лео вспомнилось место из предпоследней читанной им книги, книги об Индии. В ней приводилось речение, очень ему понравившееся. Оно гласило:«Не должно по доброй воле переступать порог, за которым тебя окутает тьма. Беги ка-амы, вожделения!»

Лео только улыбнулся.

Они сели за стол без скатерти у слепых окон. Несколько засохших гераней стояли на подоконниках, в геранях торчали окурки.

Был здесь и телефон. В углу, в коричневой будке. Давно устаревшего образца — трубка рядом с аппаратом. У кельнерши, маленькой и веселой, все лицо было в морщинах. За покрытым жестью прилавком стоял сырой толстый мужчина — хозяин. Рядом с ним висел кастет — длинная пружина со свинцовым шариком на конце. В углу — потрепанное пианино. Громко тикал регулятор. В помещении находилось человек двадцать. Из них добрая половина — женщины.

Deux bi`eres[11],— смеясь, сказал по-французски Чарли веселой старой кельнерше.

Она воскликнула:

Господи, да ведь это Чарли. — И сразу убежала.

Ее звали Мария. Когда она шла, видно было, как двигаются под ее потрепанной юбкой суставы на бедрах. Она походила на марширующий скелет.

Лео прислушался к гомону в зале. Потом его внимание привлекли мужчина и женщина, говорившие на тему, еще не совсем им освоенную. У женщины лицо было накрашенное и рыхлое, как пудинг. И все-таки дурнушкой ее нельзя было назвать.

Они вот что говорили:

Слушай-ка, с этого можно было содрать по меньшей мере десять марок.

Поди ты, Джонни — голодранец, и все тут.

А тот в плаще?

Тоже босяк.

А я-то уж раззарился на добычу.

Такой уж сегодня день, одни осечки.

А прежнее ты уж сбыла с рук?

Да, Марии.

Ладно, теперь топай с попутным ветерком.

Иду, иду, старина.

— Ладно.

— Уже ушла.

Ладно.

Девица с резиновой головой встала. Лео был ошеломлен ее фигурой. Бомба, а не женщина. Тут к их столику подошел подвыпивший старик, кожи на лице у него было слишком много.

Хи-хи! — пролопотал он. — Если тебе наступят на ногу, ты должен крикнуть: «Ай! Ай, бешеный ты пес!» А если ты скажешь: «Не беда», так тебе и вторую отдавят.

Он собрался было выпить пиво, стоявшее перед Чарли но тот живо выхватил у него стакан и крикнул:

Марш, марш отсюда, старый бродяга!

Затем он показал на молодого человека, который недавно разговаривал с резиноголовой:

Старый кот.

Он стал смеяться взахлеб и долго.

Эй, Молли, запряги этого типа в свои подвязки и гони его вон! — заорал кто-то из глубины комнаты.