...И никто по мне не заплачет

Тряпичник расправлялся с мальчишками при помощи бледно-зеленого ивового прута. Безмолвно, улыбчиво, грозно. Непроглядный ужас меж тем царил в трубе. Последние минуты экипажа подлодки 47 вряд ли были страшнее. Только Наци, привыкший к горестям, оставался тверд и деловит. Кладбищенская тишина водворялась ровно на пять секунд, пока очередной преступник обеими руками потирал зудящие штаны и на согнутых ногах отходил в сторону. Волосатая рука гориллы пошарила — как бы половчее выудить Леонарда. Схваченный за вышитые лямки штанов, он артачился и цеплялся ногами. Когда рука-щупальца нагнула его над краем отверстия, Леонард, несмотря на отчаянный страх, отметил, что Уикер пахнет рыбой. Наверно, кильками, успел он подумать, прежде чем почувствовал первый удар.

Тряпичник тихонько отсчитывал удары — он стоял за справедливость. Каждому досталось двадцать пять «горяченьких». Всего он отвесил сто двадцать пять штук. Это было ровное число, осьмушка от тысячи. Уикер мыслил четвертушками, осьмушками и половинками.

Игнац Кестл тоже отнюдь не добровольно вылез из люка, на это у него храбрости недостало. Его очередь четвертая, сосчитал он и решил, что Уикер, конечно, уже малость притомится. Старый ведь человек! Значит, положение его, Игнаца, не из худших. Но тут тряпичника как раз и обозлила покорность, с которой маленький Кестл шел на казнь. Все рвение своего законсервированного бешенства он вложил в порку и вдруг испугался: чуть было не влепил лишний удар.

С удивлением смотрела Марилли Коземунд на маленького Кестла, который не визжал, а с широко раскинутыми руками, точно бегун на большую дистанцию, протрусил мимо нее, когда его отпустили. Больше всех орал Рупп меньшой. И этот ор звучал то как гавайская гитара, то как скрип ножа по тарелке. Да, этот орать умел! Прут со свистом щелкал по мокрым штанишкам в елочку с заплатанным сиденьем, а заплата-то была из габардина, тонкого-претонкого.

С поркой было покончено, мальчики молча сидели на краю песочницы. Рупп меньшой стоял, так как у него болел зад. Вдали уже показался фонарщик со своим шестом. Сзади него шла старуха. Мельхиор первым ее заметил и сказал:

— Лео, бабушка тебя ищет.

Леонард позабыл принести бабушке ее послеобеденное пиво. Да и за обедом кружка была не полной. Полуслепая

Женщина остановилась и спросила Марилли, идущую с молочным бидоном, где Леонард.

— Вон он сидит! — ответила Марилли и указательным пальцем проколола дырку в сумерках. Лео угрюмо поднялся. Он уже знал. Старуха держала за спиной половник, подгоревший спереди.

Биви Леер, чей отец был городским жилищным инспектором, считался закадычным другом Леонарда. Лееры жили как раз под квартирой бабушки Кни. Оба мальчика частенько перестукивались через водопроводную трубу. Три коротких, два долгих стука у Биви означали: «Сижу под домашним арестом. Звонить не имеет смысла». Три долгих: «Старик дома».

Господин Леер был довольно обыкновенным человеком. Господин Рупп уже подвел его под соответствующую рубрику и вдобавок применил к нему цитату из библии: «Раз ты не холоден и не горяч, а только тепел, я извергну тебя из уст моих». Он не терпел Леера за то, что в свое время из-за него не получил освободившейся в первом этаже квартиры Зигмунда Левенштейна. Чиновник жилищного управления был туповат, никому дурного не делал и терпеливо дожидался повышения по службе, которое неминуемо должно было состояться через 14 лет. Его жена, Цента Леер, была опрятна, добропорядочна, набожна и несколько склонна к лунатизму. Муж это знал и следил за ней. Такую ее особенность он отчасти воспринимал даже как благородную экстравагантность.

У господина Леера был еще и шурин, по фамилии Леш, владелец красного мотоцикла, который он уже много лет подряд чистил в воскресные утра. Стоял мотоцикл в маленьком гаражике у Лееров. В девять часов его хозяин приезжал на трамвае из Зендлинга и вынимал из сумки множество гаечных ключей. Он раскладывал их на плащ-палатке времен первой мировой войны. Затем выводил из бокса свою пунцовую машину. Каждую неделю он хромировал какую-нибудь ее часть. Спицы, глушитель, акселератор или самодельный бачок. Мотоцикл был с коляской, и — мальчишки таинственно перешептывались — в ней-де полно свинцовых пластин, из-за профиля дороги. Ближе к полудню господин Леш убирал гаечные ключи и смотрел вверх на балкон Лееров. Зять кивал ему. Затем нескольким мальчишкам разрешалось толкать машину, господин Леш в это время торопливо надевал кожаные бриджи. После этого он кричал: «п-шшли», отпускал сцепление, и тут же машина как вкопанная останавливалась на улице. Спортсмен опять вылезал из нее и загонял строптивую красную корову обратно в стойло.

Зятю на балконе он сообщал: «Зажиганье барахлит».

Господин Леер понимающе кивал, а его жена звала обоих обедать. В следующее воскресенье господин Леш, однако, являлся с новым хромированным акселератором.