...И никто по мне не заплачет

Вот о какой женщине мечтал Лео. Они вместе пойдут в «Маскотту». Но она сядет за отдельный столик, она будет загадочно смотреть вдаль, а он притаится где-нибудь в темном углу, и его сосредоточенная энергия будет на расстоянии управлять ее волей. А когда другие юноши, презрительно ею отвергнутые, начнут несмело перешептываться, теряясь в догадках, кто же эта неведомая красавица, он выступит из мрака и сделает только одно повелительное движение головой, и она, как сомнамбула, встанет и пойдет к нему. Возможно, он даже не вынет рук из карманов своего смокинга. А когда она, поникшая, безвольно преданная, будет стоять перед ним и музыка смолкнет, даже маленький трубач опустит свою трубу, он молча укажет ей на дверь, и она двинется к ней, ни разу не оглянувшись. Да, вот как это будет.

И возможно, что его тогда уже будут звать не Леонардом, идиотское имя, и не Артли, как его пытались звать в школе, а Джонни, девушку же он окрестит Джинджер или Шери. Да, Шери это недурно! Так он и будет звать ее: «Шери».

С полгода Лео охотился за этим идеалом женщины. За подругой. Как-то раз он даже повесил объявление на рекламной доске. Такие доски устанавливаются на многих площадях города для малоимущего люда, который объявляет о продаже или обмене вещей, стоящих меньше, чем объявление в газете. Лео написал следующее: «Ищу подругу, готовую откликнуться на все!»

Он даже получил письма от трех девушек, по их уверению, готовых откликнуться на все. Но когда Лео поглядел на фотографии, вложенные в письма, у него прошла охота ко всему. Одной из предлагавших себя было уже худо-бедно тридцать восемь лет. Она очень хотела совершать загородные прогулки. Другая была родом из Хама и писала: «Уважаемый гаспатин». Третья была владелицей «брачного бюро». Нет, так ничего не получится, ясно как день!

Между тем за это время Лео научился вполне прилично танцевать. Даже тангониллу и свинг. В «Маскотте» у него уже завелись девушки, которые не шли танцевать с другими кавалерами, если он подавал им знак кивком головы. Они кивали ему в ответ, и это значило, что приглашение принято и никто его не опередит. Но красотой они, по правде сказать, не отличались. Одна—эта бы еще куда ни шло — вечно дожидалась своего старика, который по субботам играл в карты и в «Маскотту» являлся вдребезги пьяный. Старик был драчлив, и во рту у него недоставало нескольких зубов.

Значит, и эта не годилась.

В другой раз Лео подговорил Биви привести с собой ученицу из салона Лехнера, Нини. На равных правах, то есть она должна была сама за себя платить. Фундамент у Нини был с Ульмский собор, а когда Лео собрался покрутить ее в «винте», так называлась весьма важная фигура слоуфокса, у нее еще выглянула голубая нижняя юбка. Нет, и Нини тоже была грош цена.

Но ведь есть еще Марилли Коземунд?.. Вот оно самое! Она-то уж, конечно, «та», думал Лео. Да, да, Марилли, красноволосая Марилли.

Тем временем вертихвостка Коземунд стала почти что взрослой. По будням в ней было метр шестьдесят четыре росту, по воскресеньям—без малого метр семьдесят, так как она надевала лодочки на каблуках. Туфли были великоваты, потому что принадлежали матери, но если положить в носок немного бумаги, то на малые расстояния вполне годились. Тонкие шелковые чулки, за которые Карл Коземунд должен был работать пять часов без передышки, ей купила Матчи, она видела себя возродившейся в дочери и была положительно влюблена в нее.

Предзакатная прическа Марилли возбуждала единодушную досаду всех жильцов дома. Красное великолепие ыло теперь разделено пробором так, что с одной стороны тяжелое и гладкое упадало едва ли не до выпуклостей под пуловером, почти закрывая правый глаз, другая же его половина была короче и оставляла открытым маленькое белое ушко. Марилли уже начала остро подпиливать ногти, а брови ее день ото дня становились уже.

Расцветшая девушка теперь часто и не таясь смеялась, и при этом в ее глазах взблескивали маленькие металлические искорки. Как в Данцигской золотой воде, когда ее взбалтывают. Марилли все еще дружила с Ханни. Со всеми мальчишками в доме она была на дружеской ноге. И все они запросто ее приветствовали: «Здорово, Марилли» или «Здравствуй, старуха!» Только хозяйский Карли, иногда надевавший цветную студенческую фуражку, вдруг стал высокомерно говорить ей «вы». Видно, считал, что, раз он учится, ему все позволено.

Угловатая Ханни все еще шептала что-то на ухо своей младшей и куда более красивой подруге. Когда эти обе, тесно обнявшись, шли гулять, казалось, что победитель дерби попал в одну упряжку с коровой. Но Ханни имела огромное влияние на Марилли. Потому что юной Коземунд, честной по отношению к себе, доставляли удовольствие хорошо замаскированные льстивые уловки Ханни. Были, наверно, еще и другие причины, по которым Марилли льнула к дочке Буннеров. В таком тихом омуте, как Ханни, много чего водилось.