...И никто по мне не заплачет

Любо-дорого было смотреть, какие дурацкие физиономии делались у ее ухажеров, и слушать, как они, заикаясь, уверяли, что сами не понимают, что делают, до того они. дескать, влюблены.

Случалось, что Марилли, даже выведя на чистую воду этих притворщиков, все же не говорила им нет. Возможно, оттого, что одного она жалела, другого еще не хотела потерять или просто ее снедало любопытство. Бог ты мой, женщины, как бы они ни были благоразумны, каким бы ни обладали здравым смыслом, сами не знают, что заставляет их так поступать.

Она поступала так, и в большинстве случаев, когда это было особенно нелогично, только потому, что была женщиной.

Марилли постепенно узнала систематиков, стратегов и математиков любви. Они умели все так рассчитать, что любовная связь развивалась неприметно, органично и словно бы сама собой. Знакомство, первое свидание, первый поцелуй, случайное посещение его квартиры, диалог без реплик партнерши.

— Похоже, будет дождь, я только забегу возьму плащ.

Зайдите же со мною наверх.

Даю вам честное слово, не случится ничего такого, чего вы сами не пожелаете.

Ну разве я похож на разбойника?

Ты ничего не забыла, моя радость?

Иди тихонько, моя домоправительница вечно подслушивает.

Ну, скажи, разве нам не было хорошо?

Иди немножко скорее, вон уже твой трамвай!

А были и совсем рохли. Они писали письма, плакали, грозили покончить с собой, тащили ее с собой к матерям, которые такими вырастили своих милых сыночков.

Но и эти в положенное время касались рукой ее колен. И смотрите-ка, тихони, как правило, очень неплохо справлялись со своей задачей.

Но в общем-то не очень отличались от притворщиков и планомерных стратегов.

Были и вовсе нескладные, были богачи, которые предпочитали добиваться своего с помощью звонкой монеты, были до ужаса настойчивые и были страстотерпцы. И еще такие, что старались чем можно услужить, готовы были прийти ей на помощь в любой час дня и ночи; они не требовали ничего, кроме дружбы. Первое время. С совсем неподходящими гуляла Марилли, у которых, казалось, никаких шансов не было, а таких, которые по анкетным данным могли быть уверены в победе, она отвергала.

Она наперечет знала бары, курила американские сигареты и папиросы и «чинарики». «Чинарики» даже очень часто. Она пила коктейль и дула через соломинку в бокал шампанского и пила пиво из громоздких кружек. В пригородных трактирах с тремя или четырьмя хорошо подработавшими рабочими, которые потом дрались из-за нее, так что врач зашивал им раны. Она нередко сидела в пивнушках, где пьянствуют с утра и где гости хватали ее за блузку, и спала в виллах с плавательным бассейном.

Она все проделывала слишком часто, эта Марилли, слишком часто и слишком рьяно. И в ее жизни, в сущности, ничего уже не осталось. Ничего не осталось и от нее. А Марилли было всего тридцать семь лет,

Определенный мужской тип всегда волновал Марилли и она его искала. Искала мужчин грубых, холодных, так называемых бессердечных. Один такой появился после бледного автомобильного юноши. Ничего в нем особенного не было. Внешне. Но то, что он делал и говорил,— это было здорово. Округло, разумелось само собою, швов не было видно. Этот был малый что надо.

С ним Марилли любила быть совсем маленькой, беспомощной, неприметной.

Но затем ее точно что-то укусило. И когда раз он с большим опозданием приехал на своем велосипеде — машины у него не было,— для пробы сказала ему:

Можешь убираться восвояси, да поживей, мне тебя не надо.

Он отвечал:

Как ты со мной разговариваешь? Ты что, рехнулась?

Или что-то в этом роде. А она вызывающе повторила:

Ах, с тобой нельзя так разговаривать? А я вот именно так с тобой разговариваю.

Что ж, я могу уйти,— сказал он.

Безусловно, можешь,— согласилась она, хотя ей совсем этого не хотелось.

Он ушел, она с трудом в это поверила. Но мало-помалу поверить ей пришлось, и Марилли в первый раз дошла чуть ли не до отчаяния. Бог ты мой, она еще и сейчас думала об этом парне с велосипедом. Парень был что надо.

Второй брутальный и так называемый бессердечный мужчина был просто фанфарон. Он и сейчас жил с нею. Уже семь лет. Наверху, в кухне Коземундов, валялся на диване.

Случилось это так.

Его звали Шорш, и на празднике в долине Изара он попросту избил /страхового агента, с которым она тогда гуляла.

Затем он посадил ее в старый оппель. В машине разило перегорелым маслом. Марилли и сейчас помнила все до мелочи. Шорш не спрашивал, хочет она или не хочет. Просто повез ее к себе домой, и она у него осталась. через несколько дней он ее избил. Сначала надавал ей оплеух, довольно щедро. За то, что она назвала его идиотом. Дальше было больше.

После первых побоев она хотела убежать от него, но он сказал, что везде найдет ее,'— и тут уж здорово ее вздул. Она осталась. Может быть, от страха, а может быть, совсем из другого чувства, приятно ее щекотавшего.

Но через два месяца, когда она взаправду от него убежала, Шорш совсем раскис.

Не только не надавал ей оплеух, но стал плакать и умолять ее остаться.