i-o

Подбежав к куполу, я метнулся к срезанному его боку, выхватил одну из набедренных бомб и метнул ее в вентиляционный люк на крыше. У меня за спиной с неожиданно громким звуком и высоким пламенем рванула цистерна с каким-то химикатом; меня тут же окатило осколками стекла, и взрывная волна швырнула меня на бетонную стену. Я почувствовал, что вывихнул плечо. Скрипя зубами, я снова поднялся на ноги, швырнул наугад еще одну гранату и упал на землю. Граната взорвалась, разметав в воздухе белые тушки ученых, словно лепестки цветущей вишни.

В тот же миг завывание сирен смолкло, потому что питавший их генератор умер, придавленный весом огромной спутниковой тарелки, свалившейся с обрушившегося брандмауэра. Только мигающие голубые огни продолжали светиться, выхватывая время от времени, словно стробоскоп, отдельные кадры, отчего казалось, что все происходящее — не более чем снятая рапидом сцена.

Наверное, я был похож на привидение, когда мчался по территории завода в этом пульсирующем голубом свете. Еще две гранаты взорвались по обе стороны от меня, и я подпрыгнул в воздух как раз вовремя, чтобы оседлать ударную волну и помчаться на ней вперед со скоростью, в сотни раз превосходящей ту, которой я смог бы развить самостоятельно. Именно этому научила меня Шива и ее бомбы — не надо бояться разрушения, надо существовать в нем, стать его частью. Она говорила, что мы тоже в каком-то смысле взрыв, крошащий в порошок известку, сталь и стекло — люди-бомбы, от вспышек которых гибнет все вокруг.

Я метнулся к повалившейся антенне и воспользовался ею, словно лестницей, для того чтобы взобраться на залитую морем огня крышу высокого здания. Подбежав к помосту, протянутому вдоль всей его крыши и над двором, заполненным бочками и цилиндрами всех цветов и размеров, я оказался над складом химикатов и бросил вниз еще одну набедренную бомбу.

0:40

В этот момент железная рама помоста встала дыбом у меня под ногами, переломленная пополам глыбой цемента, которую подбросил в воздух небольшой взрыв где-то слева от меня, и тогда я перемахнул на крышу соседней лаборатории.

Время от времени сквозь грохот взрывов прорывались крики людей и звон разбитого стекла. Грохот оседающих на землю гигантских конструкций и скрежет рвущегося металла. Запахи горящей нефти и химических ядов наполняли мои ноздри, но иногда в них врывался иной, сладковатый аромат — аромат горящей плоти, может быть, моей, может, чьей-то еще. Я чувствовал невидимую рябь, которая пробегала по воздуху, словно отголоски землетрясения, а пламя кусало меня своим ядовитым жалом.

На дисплее было 0:15, когда я пересек всю заводскую территорию и оказался у противоположной стены. Нам с Шивой общими усилиями удалось создать настоящий хаос. Мир у меня за спиной превратился в огненный шар, в тучи цементной пыли и обломки железобетонных опор, и здесь, между двумя сараями из ржавого железа, в которых хранились бутыли со всеми мыслимыми и немыслимыми ядами, я встал на колени. Я преодолел полосу разрушений и очутился наконец в спокойном уголке, наполненном согретым огнями пылающих в отдалении пожарищ воздухом.

0:08

Я чувствовал, как остающиеся секунды вытекают из дисплея последнего взрывного устройства так, словно они сами были жидкокристаллическими. Два других, от которых я избавился по дороге, были настроены на то же самое время и должны были сработать одновременно — ковровая бомбардировка, после которой все предприятие должно было превратиться в груду пепла и обломков. Я сжался в комок, сделал глубокий вдох, ожидая взрыва прикрепленных к моей покрытой рубцами спине сорока трех фунтов взрывчатки с тайной надеждой, что хотя бы на этот раз он не только сметет все вокруг, но и отправит меня в огненный ад, где расщепляются молекулы и испепеляется материя.

0:00

Мы снова у Шивы дома, в ее мастерской. Это большая, практически пустая комната на единственном уцелевшем этаже заброшенного складского помещения в районе того дока, где я еще совсем недавно стоял, с ног до головы пропитанный керосином и ненавистью к себе. (Нет, все совсем не так! Ненависти к себе я никогда не испытывал. Мне просто было на себя наплевать. Можно ли это назвать равнодушием к себе?) Я лежал на грязных матрасах, заменявших Шиве постель, в углу ее «спальной комнаты», обозначенной только протянутым по периметру кордоном из колючей проволоки. Керосиновая лампа горела у нас в ногах.

Шива сидела на краю матраса, а я лежал у нее за спиной в эмбриональной позиции, скорчившись от боли в желудке. Я чувствовал себя так, словно меня нашпиговали смесью гвоздей и битого стекла. Шива вытащила шпильки из своих азиатских волос, и теперь они стекали по ее спине густой черной волной до самой поясницы. От них пахло машинным маслом и солидолом — весь вечер Шива проработала в мастерской.