И.О.

Алексей Федорович и не подозревал, что решил сейчас судьбу спектакля, вызывавшего большие опасения у дирекции, так как это была первая пьеса с конфликтом, доведенным до того, что парторг уходил из кабинета главного инженера, хлопнув дверью.

Во время второго и третьего действий Алексея Федоровича здорово клонило ко сну. Трудно было сидеть одному, в темноте, без телефонных звонков, шныряющих туда-сюда сотрудников, сообщений о футболе; правда, когда на сцене появился котенок и стал играть шнуром от телефона, Голова даже расхохотался, это место ему понравилось, но дальше опять стало скучно и непонятно.

После конца спектакля Алексея Федоровича повели в кабинет директора, где собрались все участвовавшие в спектакле актеры и другие работники театра. Алексей Федорович почувствовал себя в знакомой обстановке собрания, поэтому не очень удивился, когда директор театра сказал:

— Я думаю, вы и откроете собрание, Алексей Федорович, тем более что весь коллектив жаждет познакомиться с вами.

Когда Голова занял председательское место и собрался по привычке постучать карандашом о графин, в комнате наступила такая тишина, какой не бывало ни в Научно-исследовательском институте, ни в Коммунальном отделе, ни где бы то ни было. Все взгляды были обращены к нему, режиссер спектакля сидел в напряженной позе, прицелившись авторучкой в блокнот.

Чувствовал ли волнение наш Голова?

Скорее всего, чувствовал. Обычно тексты выступлений ему писал Переселенский. Если предстояло выступить сразу в нескольких местах, листки раскладывались по карманам в определенном порядке. Таким образом, дело сводилось к тому, чтобы не перепутать карманы. Сейчас же он должен был выступить без бумажки, даже не зная, о чем говорить.

— Разрешите наше первое знакомство считать открытым, — сказал Голова и, вероятно, не знал бы, что сказать дальше, если бы его слова не были встречены громом аплодисментов. И почувствовав знакомую обстановку и какой-то неожиданный прилив сил, он уже совершенно спокойно продолжал:

— Разрешите ваши аплодисменты считать за принятие…

Тут он остановился, понимая, что говорит что-то не то, но почему-то снова раздались аплодисменты, после чего поднялся режиссер и, обращаясь к нему, сказал:

— Спасибо вам, Алексей Федорович! Поистине лапидарность вашей оценки важнее всяких пространных рассуждений. Мы рады, что спектакль вам понравился, что вы его приняли. — И повернувшись к другим, он продолжал: — Сегодня у нас большой праздник. Мы выпускаем спектакль, который, как вы слышали, принят народом и который впишет славную страницу в историю нашего театра. Я поздравляю весь коллектив с большой победой и желаю всем успехов в творческой работе и в личной жизни… ("Жаль — подумал Алексей Федорович, — успехов в труде и в личной жизни и я бы мог пожелать им… Ну да ладно, еще не раз встретимся…")

Потом, снова повернувшись к Голове, режиссер спросил:

— Может быть, у вас есть какие-нибудь замечания, Алексей Федорович, мы будем рады возможности выполнить их.

Алексей Федорович вдруг вспомнил про котенка и расхохотался, но, увидев испуганное лицо режиссера, объяснил:

— Хорошо бы котенка и в первом действии!

Он увидел, как несколько человек переглянулись между собой. Потом режиссер налил себе в стакан воду из графина, выпил и сказал:

— Мы учтем ваши замечания, Алексей Федорович.

О новом руководителе отдела искусств заговорили сразу, и, как всегда, мнения были самыми различными. Одни считали, что с его приходом в Периферийске начнется расцвет театра, что пусть он не хватает звезд с небес, но зато тонко чувствует, целиком доверяет творческим людям, чего нельзя было сказать о Покаместове. Говорили, что он человек смелый, не ссылается на всякие постановления и бумажки, любит актеров и даже прощает им некоторые слабости (актеры очень любят, чтоб им прощали некоторые слабости). Утверждали также, что Алексей Федорович человек эрудированный, но что он не тычет в нос свою эрудицию, оставаясь простым и доступным. Словом, говорили, как и обычно, то, что хотят видеть в новом руководителе, и то, что ему от этого желания и приписывают.

Другие считали, наоборот, что с приходом Головы в искусство работать будет труднее, что человек он тяжелый, во все любит вмешиваться и что уж лучше было при Покаместове, который, хотя и не понимал в искусстве, но зато ни во что не вмешивался.

А многим было вообще безразлично, кто руководит искусством в городе Периферийске; они ходили на драматические спектакли, оперетты и концерты, не задумываясь о путях их создания, прохождения и утверждения.

В столовой Научно-исследовательского института новое назначение Головы тоже вызвало споры. Глубоко порядочный считал, что это его настоящее призвание и что именно на этом поприще он себя покажет.

— Я убежден, — говорил Глубоко порядочный, — что именно в этой области, где все неопределенно, все зыбко и неточно, он и сумеет работать как следует.

Но Циник с ним не соглашался:

— Не скажите. На мой взгляд, уж если говорить о какой-то области, то приятнее всего было бы его видеть в области преданий…