"И.о. поместного чародея"

Давно уже не просыпалась я, когда солнце уже порядочно поднялось над горизонтом. Ставни окна снова были распахнуты в залитый солнцем сад, в ветвях которого чирикали воробьи. На подоконнике отчетливо виднелись глубокие борозды от когтей волкодлака и надеяться на то, что все произошедшее за последние несколько дней мне привиделось мне в ночном кошмаре, вызванном перееданием на ночь, стало невозможно.

Мне очень хотелось накрыться одеялом и лежать там, пока не окажется, что все устроилось само по себе, а моему здоровью не грозит ничего серьезнее насморка. "Нет уж, Каррен, — обратилась я к себе, как к единственному человеку, на которого могла положиться. — Начинай думать, как спасти свою шкуру, потому что уж очень многие положили на нее глаз!"

Тут мой нос уловил запах гречневого супа, способный взбудоражить душу даже того человека, что находится на пороге гибели, а желудок громко заявил о своем существовании. Наличие супа в доме было в некотором роде удивительно и озадачило меня, однако я воспряла духом и вылезла из-под одеяла.

В коридоре я на всякий случай приложила ухо к той щели, откуда доносились звуки с кухни, однако ничего, помимо звяканья кухонной утвари и чьих-то довольных угуканий не услышала. Про себя я решила, что готова простить моим гостям даже замысел захвата мира взамен на их согласие стряпать, пока им вздумается пребывать в моем доме, потому что за тарелку супа вообще могла извинить сейчас что угодно кому угодно.

Было затруднительно вспомнить, когда же я в последний раз обедала, как положено. Судя по всему, у героев, о приключениях которых поют менестрели, должна была наличествовать в обязательном порядке язва желудка, ибо из событий последнего времени я вынесла твердое убеждение: у человека, жизнь которого непредсказуема и полна героических поступков, нет времени ни помыться, ни покушать, ни поспать. А, следовательно, герой баллад в жизни является дерганым, заросшим и завшивевшим невротиком, который оповещает врагов о своем появлении не столько трубя в рог, сколько урча желудком.

Чувствуя себя словно в логове дракона, я на цыпочках подошла к лестнице. В гостиной какие-то женщины громко и с душой причитали. Я вздохнула, поняв, что меня ждет очередная неприятная новость и принялась спускаться, уже не таясь.

На диванчике в гостиной чинно восседал господин Теннонт, пьющий чай с булочкой. Напротив него стояло пять или шесть горожанок разного возраста, и я была готова поклясться — в лучшей одежде, которую они одевали разве что на свадьбы кузин и открытие городской ярмарки. Должно быть, слухи о княжеском чиновнике, живущем в доме чародея, уже распространились по всей округе. Женщины наперебой тараторили что-то возмущенное, не забывая кокетливо поглядывать на лжечиновника, Теннонт же слушал их с вежливым выражением лица, хотя я не решилась бы утверждать, что он понимал, о чем они ведут речь.

В тот момент, когда в общем гаме я смогла разобрать слова "чудовище", "сегодня ночью", "зубищи", "семь лучших дойных коз" и, к своему искреннему сожалению, смогла предположить, по какой причине эти дамы посетили дом поместного чародея, Теннонт заметил меня и с редким радушием произнес:

— О, вот и многоуважаемая госпожа Глимминс!

Женщины дружно повернулись в мою сторону с заметным разочарованием. Беседа со столичным чиновником, вполне вероятно — холостым, была куда более полезна с их точки зрения, нежели общение со мной, даже учитывая то, что я с большей вероятностью могла бы разобраться с описываемыми ими зубищами и дойными козами, ныне, как я поняла — покойными.

— Добрый день, — вежливо сказала я им, и услышала в ответ то, что и предполагала, а именно: сегодня ночью Болотцы пострадали от набега некоего громадного зубастого чудовища, нанесшего значительный урон поголовью мелкого домашнего скота. Я даже не стала спрашивать, видел ли кто это чудовище, потому что и без того было ясно — речь идет о волкодлаке. А если уж предполагать самое худшее, но весьма вероятное…

— …и ватрушек с творогом было бы не худо к ужину! — перебил излияния жительниц Болотцев Виро, выходя из кухни и обращаясь к кому-то, оставшемуся там.

Я произвела пару нехитрых умозаключений, и, игнорируя дальнейший рассказ пострадавших, обратилась к Теннонту, чувствуя, как в глубинах души зарождается черное подозрение:

— А, позвольте поинтересоваться, господин Теннонт, кто взял на себя труд приготовить завтрак?

Тот приподнял брови, демонстрируя удивление столь глупым вопросом, и ответил:

— Ну как же — ваш слуга. Климент… или Констан…

Я запоздало обнаружила, что выбитая вчера дверь снова лежит на полу, поверх опрокинутого комода, сейчас годного разве что на растопку камина, и сдержала отчаянное завывание, восстановив в уме картину произошедшего.