И обратил свой гнев в книжную пыль...

В течение долгих переговоров я все-таки выторговал себе эту поездку в Азию: в Москве (смотри предыдущую главу) я вновь осмелился заново затронуть уже давно выношенные планы. В Токио же мне хотелось выяснить результаты долгосрочного влияния проведенной там нами в 1969 году книжной выставки. Да весь Юго-Восточный азиатский регион также не хотелось лишать «счастья» увидеть в скором будущем нашу выставку. Здесь надо было разведать все особенно тщательно, так как у нас не было там в прошлом никакого опыта. Я хотел (должен был) посетить некоторые из этих стран и выяснить все возможности и шансы нашего появления там с немецкими книгами. И конечно, Индия — наконец-то Индия! В Нью-Дели впервые открывалась World Bookfair. Мы зарезервировали для себя один стенд. Я готов был его обслуживать. Избавиться от Франкфурта, конторы, семьи — почти семь недель отсутствия, с 9 февраля по 26 марта 1972 года!

Ах да, моя семья: наши лабильные отношения с женой так и не стабилизовались. Напротив, когда умирает любовь, на передний план выходит борьба за власть. Между мной и Дорой В. было настоящее противостояние двух крепостей. Каждый выглядывал другого сквозь свои бойницы. Она все время твердила, что мне надо бросить работу здесь и уехать с ней в Аргентину. Дома по ночам меня мучили кошмары.

Дора почти все время проводила с латиноамериканцами — я удивлялся, где она их только находит, — чаще всего с Гектором Рубио из Кордовы, которого я, годы спустя, встретил в должности государственного чиновника по культуре в провинции Кордова. Она пыталась отговорить меня от длительной поездки. Наказывала сексуальным воздержанием и заявила потом, что страшно рада, что я наконец уеду.

На карту было поставлено многое. Я знал, чем рискую при наших сложных отношениях, принимая решение отправиться в такое длительное путешествие. Но альтернатива остаться дома, ежедневно ходить в контору на работу и надеяться, что когда-нибудь все же удастся укротить пещерный гнев моей спутницы жизни, который неизменно вызывает в ней эта страна, наши трудные отношения и моя уравновешенность жителя Центральной Европы, сулила мне так мало надежды, что я решил поехать, осознавая, что могу поставить этим под угрозу все, что нас до сих пор связывало. Упрямство и гнев преследовали меня все время, пока я собирался в дорогу. Но конечно, была и маленькая толика тайной надежды, что за время разлуки вызреет решение выбраться из этих запутанных отношений. Я отправлялся в поездку полный тяжелых мыслей, без всякого радостного ожидания романтических приключений.

Почти так, как выходят из дома, не зная, приведет ли обратная дорога назад.

Днями и ночами не отпускали меня в поездке эти личные проблемы, которые я оставил дома нерешенными, разрастающимися там, как снежный ком. Но постепенно даль начала пленять меня, приковывать к себе внимание, и уже утраченное, как мне казалось, желание увидеть другие страны, где все не так, как у нас, и мое прежнее юношеское любопытство все больше захватывали меня. Я ведь всегда чувствовал себя на стороне гораздо свободнее, как бы больше дома, чем на своей непростой родине, которую моя спутница жизни, раздираемая ядом злорадных сомнений, все время подвергала критике, да и я, между прочим, не очень-то отставал от нее.

Москва

Неприветливую, холодную Москву я покинул в туманные предрассветные сумерки 12 февраля с чувством полного здешнего провала, что еще больше усилило мое депрессивное состояние. Я сидел в черной «Волге», плотно закутавшись в свое меховое нутриевое пальто, с заячьей шапкой на голове, и ехал, подпрыгивая на плохой дороге, по местности, похожей на тундру, в Шереметьево-1 — навстречу квадратному, построенному в сталинском стиле с пышными архитектурными излишествами зданию, которое видно еще и сегодня, оно находится напротив посадочных полос нового современного аэропорта.

Отправка пассажиров происходила в то время так: у всех забирали паспорта и билеты, и пассажиры потерянно стояли в огромном зале, чувствуя с утратой доказательств своей идентичности собственную ненужность и незащищенность. Ощущение полного бесправия длилось иногда несколько часов и прерывалось обычно неожиданными выкриками советских солдат, возвращавших тебе вместе с громко оглашенным именем утраченное было счастье. Не очень деликатными жестами бедного пассажира подталкивали в нужном направлении, куда он и устремлялся, поспешно хватая свои вещи. Потом следовал второй и третий, тоже не очень любезный, контроль, пока наконец ты не попадал на чужую территорию, в моем случае японской Japan Airlines, и облегченно, но уже в самом начале полета совершенно без сил не опускался в мягкое кресло согласно купленному билету.

Токио