И обретешь крылья...

Он сам вместе со своим другом сделал для нее каркас. По бокам она была обита серым, с цветами ковром, таким же, какой устилал пол самой спальни. Огромное ложе имело в ширину около четырех метров и две ступеньки, чтобы восходить на него, как на трон. По стенам спальни висело четыре зеркала, общей площадью в десять квадратных метров, а на полу лежал китайский шелковый ковер.

Когда Симон пришел ко мне, воздух спальни благоухал лимонником и бергамотом, двадцать свечей освещали комнату таинственным, мерцающим светом и играла небесная музыка…

Восторженный экстаз окутывал нас, как аура, и мы превращались в два божества, соединяющихся друг с другом в ином, волшебном мире.

Когда в колеблющемся свете свечей я видела коленопреклоненного Симона перед собой, когда я одновременно видела его позади себя, отраженного в зеркалах и при этом чувствовала его в себе, когда мои ноги лежали на ступенях, а он, стоя на коленях, погружал свои полные губы в мое жаждущее лоно, — это лишало меня сознания, а когда он входил в меня, я впадала в экстаз и ощущала полное, почти мистическое слияние. Он не отпускал меня до тех пор, пока я, обессиленная, не падала на подушку. И тогда он ложился рядом со мной. Он никогда не засыпал сразу после любви, как это бывает с большинством мужчин, а долго еще ворочался рядом, пока мы оба незаметно не забывались сном.

Он тихо поглаживал меня, укачивал на руках, шептал слова любви, и мы погружались в сладкий, знойный, жаркий сон, а когда просыпались, то прижимались телами и говорили о себе.

— Я никогда и никого так не любил, — говорил он снова и снова. — Я не знал этого прежде. Еще ни с кем мне не было так хорошо, как с тобой. Разумеется, и раньше у меня были женщины, но ни с одной у меня не было такого чувства уверенности, защищенности. Ты для меня жена, мать, ребенок — все. Я так сильно люблю тебя! Ты так мне нужна!

Я не знаю, сколько раз он говорил это, говорил каждый день и по нескольку раз. Сотни раз он высаживал в меня слова, как семена, пока они не взошли и не начали колоситься. Он форменно фонтанировал. Он осыпал меня объяснениями в любви, цветами, подарками, комплиментами, и не неделю, не месяц — годы! Это называется — мужчина любит глазами, женщина — ушами. Его окрыляли прогнозы нашего совместного будущего, он забирался на прямо-таки метафизические высоты, и обозревал оттуда нашу любовь, и мечтал увлеченно.

— Мы с тобой два разных мира, — говорила я ему снова и снова. — Ничего такого у нас с тобой не получится. Я актриса, ты — цветочник, у тебя другие интересы, другая биография, другие корни.

И когда он первый раз завел речь о том, чтобы оставить свою жену, я тихонько подумала про себя: «Пусть себе болтает. Вряд ли он сделает это в самом деле».

А потом подумала: «Или все-таки сделает?»

Мы не были глупы. Мы были влюблены. Это было такое время в нашей жизни, когда разум отошел на второй план.

Торак легонько положил руку мне на плечо и усмехнулся.

— И благодарите за это Бога… Только представьте себе, уважаемая, что вы всегда мыслили бы разумно. Что бы вы чувствовали? Ничего! И еще один непрямой вопрос: так ли уж необходимо всегда действовать разумно и рационально? Неужели вы хотите уподобиться Госпоже Учительнице, этакому супер-Эго, требующему всегда безупречного поведения, сухому, чуждому всякой радости контролеру, подавляющему свое естество? Но тогда были бы вы сами собой?..

— Ах, Торак, вы же сами только что говорили об Аполлоне и Дионисе, о двух сторонах души, которые живут в груди и не могут примириться друг с другом!

Он улыбнулся.

— Ну, отчего же, это вполне возможно, нужно только много терпения и убежденности! Эти две части души можно сравнить с сорящимися братом и сестрой, вполне, впрочем, восприимчивыми к дипломатическому влиянию. И обе — не забывайте об этом! — обе они имеют право на существование, иначе человек утрачивает свою целостность!

Я думала о своих гномах и делопроизводстве, о фантазии и о порядке. Ну конечно, Торак прав. Только это так трудно — разрешать споры внутри самой себя!

Он снова отхлебнул свой чай.

— Отправляйтесь дальше, любовь моя… Я полагаю, сейчас уже начинается серьезное?

РАЗГОВОР

Любовь к Симону росла. Все мои потуги на рациональность разбивались о нее. Он был двигателем, сердцем нашей связи. Он постоянно за мной ухаживал, каждый день говорил, что любит меня и нуждается во мне. Через три месяца он начал подступаться ко мне с серьезными предложениями.

— Я хочу развестись с женой! — сказал он.

Как раз этому я до сих пор успешно противилась.

Моей первой реакцией был резкий отпор. Безусловно, мне было невероятно приятно купаться в его любви и всех ее проявлениях. Но как долго мне будет это нравиться? И смогу ли я по-прежнему много работать, писать, размышлять?