И обретешь крылья...

Он дал мне конверт, в котором лежал листок почтовой бумаги со следующим текстом:

«Любимая, уважаемая сударыня! Пусть я останусь в вашей памяти как веха, обогатившая вас.

Я приветствую вас и желаю всей той свободы, которую вы столь страстно желаете. Будьте здоровы!..»

В большой конверт был засунут еще один, меньший. Вытащив его, я узнала примечательный почерк Торака: «Для уважаемой дамы Лустиг. Пожалуйста, откройте в машине!». Едва усевшись на заднее сиденье, я разорвала конверт и стала читать:

«У вас достаточно денег, сударыня… Почему же не делать то, что нужно и хочется? Заведите при себе постоянную, оплачиваемую должность придворного шута, который ежедневно будет разгонять вашу тоску и уныние. Вашей меланхолии требуется немного профессионального развлечения. Очень многие знаменитые клоуны в частной жизни были грустными существами; основательные, серьезные, мрачные люди зачастую деспоты — полная противоположность той легкой веселости, которой они развлекали людей на сцене. Почему же вы не можете и в частной жизни быть веселой? Не осуждайте себя постоянно — пока все не стало еще хуже — и учитесь быть благодарной за тот рог изобилия, который судьба высыпала на вас; наслаждайтесь тем, что в данный момент переживаете. Благодарности заслуживает и то, что нижний баварец не заполучил вас. Менталитет людей на родине не столько окрылял вас, сколько подавлял. Он слишком баварский, простой и пролетарский. С ним вы не могли и не хотели ничего начинать. Что еще? Бегите оттуда прочь! Поместье здесь, поместье там… Этот ландшафт не подходит вам. Смогла бы француженка из Парижа осесть в швабском городишке? Американец из Нью-Йорка — в техасском захолустье? Нет, конечно, — люди как растения не приживаются на неподходящем грунте. Кактус не будет расти в баварском палисаднике, болотное растение — в степи. А какие города вы можете мне предложить? — я словно слышу ваш язвительный вопрос. Рим, Венеция… Я предложил бы Италию. Это оживит ваш дух и жизненные силы. Итальянские мужчины подняли бы вам настроение… Все итальянцы в той или иной степени — придворные шуты… и вы вовсе не обязаны тут же выходить замуж, не правда ли! Просто вдыхайте стиль как воздух, который вас развеселит, оживит и освежит. Путешествуйте со слугой. Это не идея? Вам самой требуется то, что вы представляете перед публикой: клоун с остроумием, юмором и жизненной силой… То есть, собственно говоря, я, сударыня!»

Мне стало смешно. В чем-то он был прав. Я продолжала читать дальше.

К сожалению, мое тело — не для вас, уважаемая. А Симону не хватало бережности и сочувствия. К тому же он не хотел отказаться от своих претензий на первенство и мужского тщеславия. Несмотря на все это, у него были хорошие задатки… «Были», — думаете вы сейчас, я знаю. Не размышляйте слишком много о прошлом, любовь моя. Жизнь — она всегда теперь. Не так уже много вам и осталось. Смотрите вперед!..

Вечно преданный вам Торак».

Поездка домой несколько затянулась.

Мой сопровождающий был неразговорчив. Я пыталась выпытать хоть что-нибудь о Тораке, но он был нем.

— Я не уполномочен давать справки, — сказал он, — пожалуйста, поймите меня правильно. Это касается моей репутации!

Когда мы уже поздно вечером прибыли в Мюнхен, я дала ему щедрые чаевые и пересела в свою машину. Но я еще не хотела ехать домой. Картины Венеции проносились в моей голове, я думала о Тораке. Где он? Почему не поехал вместе со мной? К чему это таинственное исчезновение без прощания? Он окунулся в толпу масок и оставил меня предоставленной себе самой. К чему? Что он хотел этим сказать? А это тривиальное послание даже как-то не соответствовало ироничному остроумию Торака.

Может быть, он хотел этим сказать, что полные фантазии маски — самое прекрасное на человеческом лице? Что никогда не нужно угадывать настоящее под ним? И что это настоящее под очаровательными или безобразными масками в любом случае разочарует? А то, что люди показывают снаружи, нужно принимать и радоваться этому, не спрашивая постоянно «Что там внутри?» или «Почему» и «Зачем?». Что маски гораздо привлекательнее настоящего, маленького незначительного «Я», которому мы все в той или иной мере соответствуем?

Все это было резким противоречием всему психоанализу, который все время спрашивает «Почему?», «Зачем?», «Что за этим?», «А что под этим?»; спрашивает «Что есть бытие, прячущееся за видимостью?». Хотел ли Торак, чтобы я не судила людей за их «видимость», а принимала их такими, какими они себя показывают? То, как они показали себя в Венеции, — было, конечно, гораздо прекраснее и более впечатляюще, чем нормальная человеческая сущность; а то, что под этим скрыто, наверняка не столь величественно! Все же люди своими масками показывают, какими они хотели бы быть, проявляют свою фантазию, творческий потенциал, рождая из этого недостающее.

Я долго бродила по Мюнхену, ужинала в «Адриа» и только поздним вечером собралась домой.