И обретешь крылья...

— А если не вы, сударыня, то кто же? — сказал Торак. — Кто взял бы на себя этот труд? С кем бы еще он смог так интенсивно общаться? И, несмотря ни на что, ему все же было невозможно вырвать свои корни, оставить семью, по отношению к которой он чувствовал себя все более ответственным. Вы были не гнездышком, сударыня, вы были раздражителем! Он ведь мужчина, не забывайте об этом! А мужчины имеют свои представления о том, какими они должны быть, и они хотят быть такими, какими их хотят видеть.

— Но для чего ему были нужны все эти обещания? Все эти разрывы?

— Вы ведь никогда не были бы откровенны с мужчиной, который не захотел бы навсегда остаться с вами в качестве супруга. Просто распрощались бы с ним, и уже никогда он не получил бы такой возможности духовного развития. Ведь вы делали это только рассчитывая, что он станет вашим партнером.

— Но получается, что от него шла не любовь, а эксплуатация… моих способностей?!

— Может быть. Это как в природе — дерево никого не спрашивает, оно просто высасывает землю, если хочет расти. Он нуждался в вас, и вы давали ему то, что нужно. Да и разве вы сами не брали от него любви, нежности, чувственного удовлетворения? Разве он не улучшил ваш дом, не упорядочил финансы и не сделал более компетентной в денежных делах различного рода?

Я кивнула. Тут Торак встал и, хромая, заходил по комнате из угла в угол.

— Не забывайте о том, что сами от него получили, и прекратите считаться. Не ждите «лучшей, правильной» жизни. Та жизнь, которую вы ищете, любовь моя, она — теперь! Слезы, наслаждение, смех, страдания, ярость, успехи, неудачи, разочарования, споры и благодушие — все это только теперь! А если не теперь, то когда же?

Он остановился.

— Сможете ли вы пережить все это позднее, лет через десять? Будет ли тогда на это время? И захотите ли вы вообще таких переживаний?

— Я не знаю… почему бы и нет? Но, может быть, не столь сильных! Я так устала; я хочу быть в мире со своим любимым человеком; хочу свить теплое гнездышко; и покой, покой…

Торак мягко положил свою руку на мое плечо.

— Да, любимая… смотрите сны… но, когда насмотритесь, вставайте снова.

Я осталась еще на некоторое время сидеть так, откинувшись и думая о своем. Затем меня подняло с софы. Торак скрестил руки, откинувшись назад, терпеливо ждал ответа, насмешливо наблюдая мои странные передвижения по комнате; он не задавал вопросов. Через некоторое время я остановилась и воскликнула:

— Теперь я знаю, в чем тут дело! Речь идет не о чем ином, как о душевной силе! Я выработала в себе экономическую потенцию, интеллектуально-риторическую потенцию и творческую потенцию!

— Сексуальную, пожалуй, тоже! — перебил меня Торак, ухмыляясь, — …и немалую!

— Да!.. Но я была духовно слабой! Вы понимаете?? А эти годы дали мощную закалку.

— Так, хорошо, а что еще? — спросил Торак ободряюще, чувствуя, что я еще не подошла к концу.

— …Еще независимость! Да! Она у меня была как роза в бутоне — нечто страстно желаемое, но еще не явленное миру… И не в последнюю очередь речь идет о глубине чувств и постоянстве, которым я училась тогда. Я теперь знаю гораздо больше о чувствах! И я теперь могу видеть по людям, что они чувствуют; я могу читать по человеческому поведению!

Я сделала небольшую паузу и непосредственно рассмеялась:

— Я думаю, Торак, что я стала лисой, а одинокую волчицу оставила в степи, вместе со шкурой бедной овечки!

Мы немного помолчали.

— А собачка… — спросил Торак со своей декадентской ухмылкой, появлявшейся на его лице всякий раз, когда он заводил речь о женском терпении. Я пересела в кресло прямо напротив него, взяла за руку и заглянула в глаза.

— Это столь обруганная вами собачка, Торак, любит постоянно, неизменно и долго — так, как я хотела бы быть любимой! Моя мама однажды написала мне такие строчки:

Ты, человек, мне говоришь, что это грех,

Любить собаку больше всех на свете?

Но пес был верен мне в штормах и бурях всех,

А человек же изменил в обычный ветер!

Это к вопросу о собачке, дорогой Торак. И закроем эту тему!

Торак ничего не ответил, лишь записал это четверостишие.

— … я понял вас, любовь моя.

Он попросил большой лист бумаги и немного терпения; он хотел выписать что-то для меня из какой-то книги. Когда он закончил, то протянул мне листок и сказал:

— Это вам, любовь моя, на тот случай, если снова будет штормить. Однако я думаю, что все самое плохое уже позади…

Я начала читать примечательный, с наклоном вправо почерк Торака, придававший бумаге вид документа времен Гете.