И один в поле воин

Матини по телефону вызвал своего помощника, отдал ему распоряжения. Минут через десять друзья направлялись к штабу. Курта Гольдринг послал в замок, приказав захватить автомат, плащ и передать записку графине. В ней Генрих коротко сообщал Марии-Луизе, что едет в Пармо парламентёром к партизанам и надеется освободить графа, Штенгеля и остальных заложников.

И генерал, и представитель командования были довольны, что парламентёры так быстро собрались.

– Помните, Штенгеля вы должны освободить во что бы то ни стало, – подчеркнул генерал, давая последние наставления. – Если гарибальдийцы не согласятся на ваши предложения, предупредите их: мы сожжём и сравняем с землёй села, где живут семьи партизан.

– Думаю, что нам не придётся прибегать к угрозам, уверенно произнёс Матини.

– Очень хотел бы, – сухо произнёс генерал. Ему было неловко перед парламентёрами, и он старался скрыть это за холодными официальными словами. Но, прощаясь, Эверс не выдержал: – Видит бог, как не хотелось мне посылать вас в эту опасную поездку! – тихо сказал он Генриху.

В обеденное время машина выехала из Кастель ла Фонте.

– Ты передал записку графине? – спросил Генрих Курта.

– Я вручил её горничной, графиня спала.

Садясь в машину, Генрих и Матини ещё раз проверили свои пистолеты и теперь всё время насторожённо поглядывали на дорогу, не прекращая разговора.

– Не боишься попасть черту в зубы? – спросил Матини по-русски.

– Не так страшен черт, как его малюют! – тоже по-русски ответил Генрих.

– Признайся, а сердце ёкает?

– Если нам удастся спасти несчастных, которых захватил Функ, я сочту себя компенсированным за всё пережитое.

Матини крепко пожал руку Генриха.

– Надеюсь, нам повезёт.

За разговором время бежало незаметно, и оба удивились, что так быстро доехали до Пармо.

В штабе полка, куда они зашли, их ожидал неожиданный и очень приятный сюрприз. Полчаса назад кто-то позвонил в штаб и просил передать парламентёрам, что гарибальдийцы согласны начать переговоры. Представители штаба должны выехать из Пармо на север. На десятом километре выйти из машины и пройти метров сто до источника под высокой гранитной скалой. Там их будут ждать парламентёры от гарибальдийцев, – сообщил дежурный.

– По дороге на север. На десятом километре остановишься, – приказал Генрих Курту.

– Похоже на то, что гарибальдийцы узнали о нашем приезде ещё до того, как мы выехали из Кастель ла Фонте. Ничего не понимаю. А вы, Матини?

– Ещё меньше. И, признаться, чувствую себя неважно. Ведь о поручении знали всего пять человек – генерал, представитель командования, Миллер, вы и я! Возможно, ещё Лютц. Кто-то предупредил партизан. На меня, как на полуитальянца, падает подозрение…

– Но ведь мы с вами не разлучались ни на минуту. Я могу это засвидетельствовать.

– Вы думаете, для Миллера, а тем паче для Кубиса, который меня ненавидит, этого будет достаточно?

– А разве мы обязаны сообщать им, как разыскали парламентёров? Выполнили поручение, и всё! А каким путём – это уже наша дипломатическая тайна.

– Десятый километр! – взволнованно и почему-то шёпотом предупредил Курт, останавливая машину.

– Ну что ж, выбрасывай белый флаг и жди тут, пока мы не вернёмся.

Генрих и Матини взяли в руки небольшие белые флажки и пошли к едва заметной тропочке, видневшейся справа от дороги. Минут через десять перед ними выросла высокая голая скала, и офицеры услышали рокот воды, свидетельствующий о близости водопада.

С небольшого горного плато, на котором стояли Генрих и Матини, открывался изумительный вид. Прозрачный осенний воздух раздвинул горизонт, и на фоне голубого неба чётко вырисовывались причудливые горные вершины. Покрытые густой шапкой лесов и совсем голые, они громоздились одна над другой, позолоченные солнечными лучами, и каждая из них вбирала и отражала лучи по-своему: ровным светом поблёскивали грани голых вершин, словно объятые пожаром, пылали склоны, одетые в дубовые леса, – горячим кармином пламенели буковые рощи, мягкое изумрудное сияние стояло над равнинами. Внизу виднелось Пармо, похожее на пасеку с разбросанными ульями. А от него вверх тянулась дорога, по которой Генрих и Матини только что приехали. Блеснув на солнце ослепительной серебряной лентой, она, словно в туннель, ныряла в густую зелень придорожных деревьев, потом выскальзывала на поверхность и, сделав крутой поворот, огибала скалу, чтобы блеснуть ещё раз и скрыться из глаз.

– Как красиво, как тихо! – вырвалось у Матини.

– Вот так бы стоять здесь, позабыв обо всём на свете, и любоваться! – подхватил Генрих.

– А тут приходится воевать, – раздался за спиной незнакомый голос.

Генрих и Матини вздрогнули от неожиданности и стремительно повернулись. Перед ними стояли двое с белыми повязками на рукавах. Первый, очевидно старший, в простой крестьянской поношенной одежде был брюнет небольшого роста, с усталым, но приветливым лицом, на котором розовел недавний шрам. Он протянулся от правого виска, через всю щеку, и заканчивался возле губ.