И один в поле воин

Генрих осторожно снял руки девушки со своих плеч, подвел ее к кушетке, усадил, а сам примостился на маленькой скамеечке у ее ног.

- Я не могу сделать этого, Моника, - он смотрел на нее с огромной нежностью и грустью.

- Почему? - этот вопрос, тихий, чуть слышный, прозвучал, как громкий крик, кричали глаза Моники, вся ее напряженная фигура. Она рывком подалась вперед, застыла, умоляя и ожидая.

- Я не имею права этого сделать! Понимаете, Моника, не имею права!

- Но они обязательно схватят вас, Генрих. О, если бы вы знали, как я боюсь за вас! Я каждый день молюсь о вас, я не могу заснуть, пока не услышу, что вы вернулись. Дрожу от страха, когда вы куда-то уезжаете! Иногда я согласна бежать в гестапо, пусть меня пытают, как пытали Людвину, пусть расстреляют, лишь бы знать, что вас не схватили, что вам ничто не угрожает.

- Я тоже боюсь за вас, Моника, я отдал бы всего себя, последнюю каплю крови, чтобы защитить вас. И все же я не могу пойти с вами к маки, хотя уверен, что они меня примут.

- Но почему? Почему? Ведь вы же не с ними, не с теми, кто надел на вас этот мундир, вы же с нами!

- У меня есть обязанности.

- О, вы не любите меня, Генрих!- с отчаянием воскликнула девушка.

- Моника! - Генрих сжал ее руку.- Если бы я мог объяснить вам все, вы бы поняли и не делали мне так больно, как делаете сейчас. Но я не могу ничего объяснить, Не имею права! Даже вам, хотя верю и люблю вас.

- Как я была счастлива только что и как быстро это прошло. Что ж, я не могу просить у вашего сердца больше, чем оно может дать... Немного влюбленности, немного жалости и... много осторожности.

- Но я же не себя берегу, Моника! И даже не вас, хотя нет для меня человека дороже, чем вы.

- Боже мой, Генрих, вы говорите какими-то загадками, вы весь для меня загадка. Я даже не знаю, кто вы, и чего вы хотите.

- Того же, что и вы. Я хочу видеть свою родину свободной. У меня, как в у вас, есть своя цель, ради которой я согласен умереть, вытерпеть самые страшные мучения

- Почему же вы не хотите бороться рядом со мной?

- Есть разная борьба, и, может быть, мне на долю выпала самая трудная.

- Вы не скажете мне, Генрих, ничего, чтобы я поняла?..

- Моника, вы не должны спрашивать, я не смогу вам сейчас ответить. Как бы ни хотел! Я и так сказал больше, чем имел право сказать... Но обещаю вам одно: когда кончится война, я приду к вам и вы узнаете все. Если верите мне, если хотите ждать!

- Я буду ждать, Генрих! И мы больше не расстанемся никогда! - в глазах девушки снова засияло счастье.- Вы правда не забудете меня, Генрих, даже если уедете отсюда?

- Я найду вас везде, где бы вы ни были, но сейчас вам надо уехать отсюда! Для меня и вашего счастья, для того, чтобы мы встретились. Вы можете куда-нибудь уехать?

- Хорошо, я посоветуюсь со своими друзьями... Только что же будет с вами? Ведь и вас на каждое шагу подстерегает опасность, и я даже ничего не буду знать о вас, я не выдержу!

- Со мной ничего не произойдет, я обещаю вам быть осторожным.

Слезы набежали на глаза Моники. Желая их скрыть, она поднялась, подошла к маленькому столику, стоявшему в простенке у окна, выдернула из штепселя шнур от лампы, потом раздвинула темные маскировочные шторы и настежь распахнула окно. Свежий ароматный воздух влился в комнату вместе с тишиной спящего городка. Окутанных тьмой домов и гор не было видно. Лишь небо, величавое, необозримое, звездное. Словно и не было на свете ничего, кроме этих звезд и черного, как бархат, неба, да еще двух сердец, которые так сильно и так больно бились в груди.

Прижавшись, они долго модча стояли у окна.

- Моника, ты плачешь? - вдруг спросил Генрих, почувствовав, как слегка вздрагивают плечи девушки.

- Нет, нет, это ничего, любимый. Я плачу оттого, что мир так прекрасен, от благодарности, что я живу в нем. Что живешь в нем ты! И чуть-чуть от страха. Ведь мы с тобой лишь две маленькие песчинки в этом гигантском мире.

- Мы с тобой часть его, Моника. Разве ты, не чувствуешь, что мы во всем и все в нас?

В коридоре послышались шага мадам Тарваль, Моника быстро отодвинулась от Генриха.

- Генрих,- сказала она поспешно,- поцелуй меня! Завтра, послезавтра мы, может быть, не увидимся. Пусть это будет нашим прощаньем.

Именно в это время Миллер задумчиво ходил по кабинету, детально обдумывая шаг, который решился сделать, хотя и боялся.