И отрет Бог всякую слезу

А в это самое время в тихих переулках Опанского; держа автоматы на изготовке, уже передвигались немецкие солдаты штурмовых отрядов в серо-зеленых касках. Никто не понимал, что твориться в городе, каждый отдельный эпизод походил на мазок кисти на картине с очень близкого расстояния. Надо было отойти, собрать взглядом все мазки, чтобы увидеть полотно катастрофы целиком.

У Саши в поисках отца имелась только одна ниточка.

Как-то давно они заезжали к его товарищу, работавшему с ним в одном цеху. Сложность заключалась в том, что Саша не помнил его фамилии и адреса. Помнил только, что мужчина живет где-то в частном секторе в районе Татарских огородов, смутно вспоминался дом с белыми наличниками, и овчарка на цепи во дворе. Надо было обогнуть безлюдный парк с Комсомольским озером, и идти через всю Веселовку к Татарским огородам, в надежде, что память сама подскажет, куда ему идти дальше.

В переулках частного сектора суеты и паники чувствовалось гораздо меньше. Саша долго бродил по пустым улочкам, спрашивая изредка появляющихся за заборами людей о дяде Мише, или дяде Грише, работающим мастером на Кировском заводе. Люди пожимали плечами. Возле одного дома мужики выгружали с телеги товары из разграбленного магазина; по доскам они скатывали на землю бочку с растительным маслом, причем вид у них был самый довольный.

— Иди отсюда, парень, — коротко сказал один из мужиков, когда Саша обратился к ним с вопросом.

Только ближе к вечеру Саша нашел нужный ему дом. После длительных расспросов; «к кому», да «зачем», калитка открылась, и какая-то женщина провела его до крыльца мимо хрипящей от лая овчарки, но в дом не пригласила. Через минуту на крыльцо вышел тот самый дядя Миша.

— Говорят, всех коммунистов будут расстреливать, — словно извиняясь, сказал он, и Саша понял, что он тоже коммунист, и что он до смерти испуган.

Дядя Миша знал немногое. Когда началась бомбежка, все рабочие их цеха спрятались в подвале, заранее подготовленном под бомбоубежище. Но отца среди них не было, в составе отряда народной дружины он с самого утра ушел в город помогать раненым, и больше о них никто ничего не слышал. Может, они все погибли, заваленные осколками какого-нибудь здания, может, ушли вместе с отступающими войсками, а может, до сих пор патрулируют улицы. Можно, конечно, попробовать найти секретаря парторганизации, если он еще в городе, взять у него списки отряда, и пройтись по их адресам, но он, дядя Миша, помогать Саше сейчас не сможет. Ему надо оставаться дома. Так что пусть Саша сам, как-нибудь…

В словах дяди Миши читалась простая истина, — люди помогают друг другу, когда одному из них плохо, а всем остальным хорошо, тогда легко быть добрым, но вот когда плохо всем, тут уж каждый сам за себя.

Обратный путь на Сторожовку был безрадостным. Отца он не нашел, мать с сестренкой где-то в Могилеве, он в Минске, который вот-вот окажется отрезанным немцами. Меняющиеся с быстротой кадров в киноленте события раскидали их семью как по ветру, и если честно, Саша теперь совершенно не знал, что ему делать дальше.

В их квартире царил беспорядок быстрых сборов. Шкафы были открыты, ящики из комода вывернуты, на полу валялась брошенная впопыхах шубка Ириши. Без семьи комнаты оказались пустыми и чужыми. За окном наступали сумерки. Саша нашел на кухне кастрюлю с остатками толченой картошки, хлеб и луковицу. Ел при свете свечи. Электричества в городе не было. Надеялся, что вот-вот в коридоре хлопнет дверь, послышатся шаги и в комнату войдет живой и невредимый отец. Затем, не раздеваясь, задремал на родительской кровати.

Разбудил его звук боя. Отдавая по крышам эхом, где-то рядом длинно стучал пулемет. Отдернув занавеску, Саша напряженно вглядывался в темноту. Было видно, как пунктиры трассирующих пуль разделялись на красные светящиеся точки и медленно гасли в черноте неба. Затем пулемет умолк, еще какое-то время слышалось эхо одиночных выстрелов и коротких автоматных очередей. Вскоре смолкли и они. Бой длился всего несколько минут. Потом закипело в стороне Комаровки, там тоже застучало и замерцало красным, и тоже внезапно смолкло, словно оборвалось.

Такие короткие бои гремели в эту ночь по всем районам Минска. Более затяжной бой произошел еще вечером на площади Свободы, там сейчас горело два немецких бронетранспортера, а среди развалин обвалившегося кирпичного дома в разных позах неподвижно лежали девять красноармейцев, отстреливавшихся до последнего патрона.

В эту ночь немецкие армии группы «Центр» замкнули кольцо окружения, оставив в гигантском котле от Белостока до Минска почти полмиллиона советских солдат и офицеров. С тех пор кольцо окружения сжималось, как удав.

— «Они пришли», — думал Саша, прижавшись лбом к стеклу окна. — «Город уже их. Что же с нами будет…? Где папа, жив ли он? Где Костя? Тот мальчик, родители которого уехали в Гродно, тоже, наверное, сейчас сидит один в темной комнате, ждет шагов, ждет чуда…?