И оживут слова, часть II

Добронега вернулась быстро. Я и успела-то только поиграть с Серым и как следует вымести двор. И пока я помогала ей выкладывать из корзины какие-то травы и свертки, чистить репу для вечерней каши, я ловила себя на мысли, что жду, когда же она начнет говорить со мной об Альгидрасе. Я чувствовала себя виноватой и ничего не могла с собой поделать. Как будто я каким-то образом нарушила ее запрет — пусть лишь мысленно — позволив себе думать о хванце так, как не имела права по всем здешним законам. Однако Добронега делала вид, что ничего не произошло, и это нервировало еще больше. Поэтому, когда, наконец, вечером пришел Радим, и по взглядам, которыми он обменивался с матерью, пока узнавал, как прошел мой день, мне показалось, что он хочет поговорить с Добронегой наедине, я, сославшись на то, что мне нужно покормить цыплят, подхватила вареные яйца, доску, ножик и побежала во двор, с облегчением оставив их вдвоем. Там, во дворе, я села на ту же скамеечку, положила рядом с собой доску и принялась крошить вареные яйца. Стараясь выбросить все из головы, и вдруг поняла, что мне остро не хватает в этом мире двух вещей: часов, потому что я так и не научилась понимать время по солнцу и прочим местным признакам, и еще чтения. Я усмехнулась сама себе. Так забавно — я попала в книжку, и здесь оказалось все, о чем я только думала, когда писала ее, кроме, собственно, книг. Сейчас хорошая книга пришлась бы мне как нельзя кстати, чтобы отключиться от всего происходящего, убить как-то время, занять чем-то голову. Я очень устала думать обо всем и сразу. Я чувствовала себя слабой, глупой и беспомощной.

Цыплята встретили меня радостным писком, наседка же смотрела так, будто я собираюсь сделать что-то плохое, и то и дело пыталась на меня наброситься. Пришлось зажать подмышкой метлу. Я уже усвоила, что растрепанные прутья сильно сбивали наседку с толку, и она переключалась с меня на более пугающего врага. Я соскребла с доски яйца, пристроила метлу в угол и села наблюдать за желтыми комочками, которые старательно тюкали клювиками по небольшой дощечке, на которую я ссыпала для них угощение. Тут-то меня и нашел Радим. Он подошел бесшумно и положил руки мне на плечи. Я вскочила так стремительно, что едва не порезалась ножом, который до сих пор сжимала в руке.

— Ты меня испугал.

Я попыталась развернуться, но он не позволил, а просто прижал меня к своей груди, крепко обняв, и устроил подбородок на моей макушке. И в эту секунду, под веселый перестук маленьких клювиков, среди запахов сена и влажной земли, мне вдруг подумалось, что впервые я не хочу думать о том, что всего этого не заслуживаю, что я не Всемила и что я краду чужое счастье. Мне отчаянно захотелось сделать вид, что все так и должно быть и что это в самом деле мое место, потому что мне не суждено вернуться домой и я вот так и умру здесь, в этом написанном мною мире. Впрочем, признаться, я уже не верила, что этот мир был написан мной.

— Всемилка, Всемилка, — нараспев произнес Радим, прижимая меня к себе еще сильнее: — как же ты у меня выросла.

— Почему ты так решил? — спросила я, просто чтобы что-то сказать.

— Совсем большая стала, — проговорил Радим. — Замуж собираешься.

Я затаила дыхание, понимая, что вступаю на нетвердую почву. Интересно, о ком он хочет поговорить? А что, если Добронега рассказала ему что-нибудь про Альгидраса?

— И? — спросила я.

— Люб тебе Миролюб? — спросил он.

Я улыбнулась про себя от того, как музыкально прозвучала эта фраза «люб ли тебе Миролюб». Радим, видимо тоже это заметив, усмехнулся:

— Ну, так как?

— Он славный, — повторила я то, что повторяла здесь уже не один раз.

— Славный… — эхом откликнулся Радим, и по его голосу было слышно, что он отнюдь не разделяет моих мыслей. — Хочешь в Каменицу? — спросил он.

Я снова попыталась развернуться в его объятиях, и он снова не позволил.

— А можно? — спросила я и затаила дыхание в ожидании ответа.

Радим молчал долго, потом тяжело вздохнул. Теплая грудь за моей спиной поднялась, опустилась… Он зарылся носом в мои волосы и шумно выдохнул.

— Можно.

— Правда? — я все-таки развернулась.

Я смотрела в его лицо, и улыбка сама собой сползала с моего лица. На лице Радимира не было ни тени радости — только усталость и тревога. Меня озарило: ведь он не мог не понимать, что со Всемилой в любой момент может случиться приступ, а его не будет рядом, и все же он меня отпускал. Мне очень хотелось как-то дать ему знать, что со мной все хорошо, что ничего не будет, но я не знала, как это сделать.

— С тобой поедет Златка, мать будет рядом, — словно прочитав мои мысли, пробормотал он, заправляя прядь волос мне за ухо. — И Олег будет. Ничего не бойся!

— А я и не боюсь. Я боюсь, как ты тут один останешься.

Радимир улыбнулся. В его взгляде засветилась такая нежность, что я поднялась на цыпочки и крепко обняла его за шею. Он обнял меня в ответ.

— Взрослая ты у меня совсем стала, — повторил он. — Не бойся за меня, хорошо все будет. Со мной все войско остается.

— Так что, с нами никто не поедет? — спросила я, отстраняясь и заглядывая ему в глаза.