И оживут слова, часть IV

— Наверное, ими и пахнет, — улыбнулся он. — Мила любит яркие ароматы.

— О, понятно, — протянула я.

Разумеется, у нормальных людей все объясняется просто. Всего лишь жена любит яркие ароматы, и поэтому ими пахнет в машине. Это только у меня в голове благовония. Впрочем, думаю, мало кого закидывало в другой мир. Во всяком случае, ни о чем подобном я не слышала.

До Димкиного садика мы доехали в молчании. Павел Николаевич припарковался у облупленного забора и посмотрел на меня. Когда он пристально на меня смотрел, мне становилось неуютно. Я сразу вспоминала, сколь многим ему обязана.

— Все в порядке? — наконец спросил он.

— Да, — улыбнулась я. — Просто, наверно, никак не могу привыкнуть.

— К морю?

— И к нему тоже. Оно живое. Дышит.

— О да, — с энтузиазмом подхватил Павел Николаевич. — А вы знаете, что оно уникально?

Я с улыбкой покачала головой. Если Павла Николаевича что-то интересовало, то он рассказывал об этом так, что у слушателей не оставалось шанса остаться равнодушными.

— Оно наполовину мертвое, представляете? Оно глубиной больше двух километров, и лишь небольшая часть, около ста пятидесяти или двухсот метров глубины, обитаема. А ниже абсолютно безжизненное пространство.

По моей коже отчего-то побежали мурашки.

— А почему? — негромко спросила.

— Сероводород. Он выделяется при разложении погибших организмов.

— Но тогда так должно быть в каждом море.

— Должно, Надежда, вы правы. Но так произошло лишь с Черным.

— Сера ведь горит, — я вспомнила спички. — А что насчет сероводорода?

— Он тоже горючий и взрывоопасный. Представьте себе потенциальный огонь под толщей воды. Две стихии, не способные ужиться вместе, тысячелетиями существуют рядом в Черном море.

— И никогда не было катаклизмов?

— Ну, конечно, были. В двадцать седьмом году прошлого века случилось землетрясение, изрядно испугавшее всех, кто находился на побережье. Люди в спешке покидали дома, туристы спешили прочь, а в воздухе пахло серой.

— Вы так рассказываете будто видели это сами, — рассмеялась я.

— У меня живое воображение, Надежда. Такое же, как и у вас, — он улыбнулся, глядя мне в глаза, и я вновь почувствовала неловкость.

— Мне пора за сыном. Спасибо, что подвезли.

Я подняла с коврика у ног мокрый зонтик и собралась было выйти из машины, когда ладонь Павла Николаевича легла на мое предплечье. Я посмотрела на его руку. Вот уж кто дружил с солнцем, в отличие от меня. Кожа Павла Николаевича была такого цвета, будто он все свободное время проводил на солнце. Впрочем, насколько я знала, он увлекался туризмом.

— Мне кажется, вас что-то тревожит, — произнес Павел Николаевич.

Я подняла взгляд к его лицу и решилась:

— Тревожит. Я не могу понять, почему вы мне помогаете. Меня напрягает то, что рано или поздно вы можете потребовать некую… оплату за свое участие в моей жизни и…

Павел Николаевич убрал руку и отодвинулся от меня к водительской двери. Он посмотрел так, что я немедленно начала чувствовать себя виноватой.

— Я дал повод думать о себе подобным образом?

— Нет, — замотала головой я, готовая отступить, но потом подумала, что нужно все выяснить раз и навсегда. — Просто я не могу понять причин вашего участия.

В голове прозвучал Ольгин голос: «Дура! Такой мужчина, а ты…».

Павел Николаевич посмотрел на лобовое стекло, по которому текли дождевые струи, размывая очертания низенького здания Димкиного садика, и вздохнул, потом открыл рот, закрыл его и усмехнулся. Я смотрела на знакомый профиль, ловя каждое изменение в его лице, и думала о том, что несколько лет назад я бы умерла от счастья, если бы мы вот так сидели в одной машине и он подбирал слова, чтобы мне ответить. Но все это было до Свири.

— Вы мне нравитесь, Надежда, — наконец произнес Павел Николаевич, по-прежнему глядя вперед. — Но это не то, чего вам стоит опасаться.

Фраза была очень странной.

— Поясните, — попросила я.

Он перевел взгляд на меня. В его глазах была грусть.

— Моя жена больна, Надежда, и этот факт сковывает меня по рукам и ногам. При других обстоятельствах я бы сделал вам предложение.

Я нервно усмехнулась, чем вызвала его улыбку.

— Да, я немного старомоден. Последствия воспитания суровой матушки.

«Он никогда не рассказывал о своей семье. На самом деле он вообще очень мало о себе рассказывал», — вдруг поняла я.

— Но обстоятельства сложились так, как сложились, — продолжил он. — Поэтому повторю: вам нечего опасаться. Я же со своей стороны сделаю все, чтобы облегчить вашу жизнь и сделать вас счастливой, не претендуя ни на что взамен.

— И все это только потому, что я вам нравлюсь? — я даже не пыталась скрыть недоверия в голосе.

— Возможно, я выбрал неверное слово, моя милая Надин. Но пусть будет «нравитесь». Оно позволяет нам сделать вид, что этого разговора не было, и жить, как раньше.

Он улыбнулся так, как улыбался студентам на лекциях — немного иронично и очень ярко.

— Вас ждет сын, а меня ждут дела, — произнес он и, забрав из моих рук зонт, вышел из машины.