И плеск чужой воды… Русские поэты и писатели вне России. Книга вторая. Уехавшие, оставшиеся и вернувшиеся

Звали этого путешественника – Осип Эмильевич Мандельштам. В потерянном чемодане, кроме зубной щетки и Бергсона, была еще растрепанная тетрадка со стихами. Впрочем, существенна была только потеря зубной щетки – и свои стихи, и Бергсона он помнил наизусть…» (Георгий Иванову «Петербургские зимы»).

За радость тихую дышать и жить
Кого, скажите, мне благодарить?

Удивительные наивно-естественные стихи смолоду писал Мандельштам. Но что ждало его в России по приезду? «Век-волкодав», «рука брадобрея» и тот, у которого «тараканьи смеются глазища / и сияют его голенища»?.. Мандельштам это понял уже в первой половине 30-х годов, отсюда и его эсхатологические мотивы, хотя он и пытался приспособиться к сложившимся обстоятельствам.

Смешной эпизод: однажды к Мандельштаму пришел молодой поэт с жалобой, что его не печатают. Мандельштам строго его отчитал. Вспоминая об этом, Анна Ахматова писала: «Смущенный юноша спускался по лестнице, а Осип стоял на верхней площадке и кричал вслед: “А Андре Шенье печатали? А Сафо печатали? А Иисуса Христа печатали?”»

Надо ли в тысячный раз говорить о том, как и кого печатали в советские времена. Если ты трубадур и барабанщик власти – пожалуйста, а если ты хочешь выразить в творчестве свое индивидуальное видение мира, то никаких публикаций, а можно еще и прищемить жабры. Сиди и помалкивай! Все это испытал на собственной шкуре Осип Мандельштам. В 1928 году вышел последний сборник поэта, с жестко отобранными стихами, да еще со следами самоцензуры. После 28-го увидело свет и немного прозы. Все остальное, написанное Мандельштамом, было издано лишь посмертно благодаря неимоверным усилиям Надежды Яковлевны Мандельштам.

Какое-то время Мандельштам еще веселился:

Все, Александр Герцевич,
Заверчено давно.
Брось, Александр Сердцевич,
Чего там! Все равно!

Именно в 20-х Николай Тихонов писал свои мужественные баллады, в том числе «Балладу о гвоздях», о тех, кто не думает, не размышляет, а только исполняет приказы командиров:

Гвозди бы делать из этих людей:
Не было в мире бы крепче гвоздей.

Но Осип Мандельштам не был железным гвоздем, он был скорее нежным одуванчиком: дунул – нет зыбчатой шапки, а то и головы…

Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны…

Что произошло дальше – давно рассказано и пересказано. 13 мая 1934 года – первый арест. Ссылка в Чердынь, потом в Воронеж. Через три года ссылка закончилась. Мандельштам строил творческие планы на встречи с Ахматовой. В ночь с 1 на 2 мая 1938 года – снова арест. И последовавшая жуткая смерть во Владивостоке в СВИТЛАГе, в 11-м бараке… Общая могила – ни памятника, ни креста… Свой конец Осип Эмильевич предчувствовал и писал о себе как бы со стороны:

Мало в нем было линейного,
Нрава он был не лилейного,
И потому эта улица
Или, верней, эта яма
Так и зовется по имени
Этого Мандельштама…

В итоге загубили. Растоптали. Уничтожили… А если бы у него проявилось желание и хватило мужества, то остался бы жить в Париже. И возможно, дожил бы до старости, а не до отмеренных ему советским режимом 47 лет. Но. В этом многозначительном «но» спрятано главное: в случае эмиграции Осип Мандельштам не стал бы тем Мандельштамом, которого мы знаем и любим.

Но не хочу уснуть, как рыба,
В глубоком обмороке вод,
И дорог мне свободный выбор
Моих страданий и забот.

«Поэзию уважают только у нас – за нее убивают», – сказал однажды Мандельштам жене Надежде.

Анна Ахматова: «Мы знаем истоки Пушкина и Блока, но кто укажет, откуда донеслась эта новая божественная гармония, которую называют стихами Осипа Мандельштама».

Марина Цветаева: «Люблю Мандельштама с его путаной, слабой, хаотичной мыслью… и неизменной магией каждой строчки».

Сам Мандельштам в статье «О природе слова» отмечал: «Русская культура и история со всех сторон омыта и опоясана грозной и безбрежной стихией русского языка… Каждое слово словаря Даля есть орешек Акрополя, маленький Кремль, крылатая крепость…»

А в заключение следует вспомнить Осипа Мандельштама как человека, как индивида. Он не обладал адаптивными свойствами. «Я должен жить, дыша и большевея…» – уговаривал Мандельштам себя в ссылке в Воронеже в 1935 году, но «болыпеветь» он никак не мог (не Демьян Бедный и не Владимир Маяковский). Некая черта «не от мира сего» губила Осипа Эмильевича.