И плывут куда-то корабли из Танжера…

Я еду к маме. Латифа уже давно там. Мы смотрим друг на друга и словно видим себя беспомощными детьми, брошенными на произвол судьбы. Мы плачем, никогда раньше мы не плакали вместе. Приходят знакомые и друзья, горестное известие распространилось быстро, как огонь в сухой траве. Многие почти сразу уходят, слишком сильна боль и слишком мала больничная палата, в которой утром умерла моя дорогая мама. Но я не могу уйти из этой палаты, я еще не могу покинуть маму, не могу и не хочу. Я должен оставаться рядом с нею.

И вот мы с ней остаемся одни. Вокруг зловещая тишина, до сих пор я не знал ничего подобного этой тишине. Я смотрю в окно, но из-за слез кажется, что стекла мутны. Я плачу бурно, но тихо, не так, как тогда, когда я семилетним мальчиком попал в эту же больницу с переломом ноги и лежал как раз в этой палате. Я снова смотрю в окно и на противоположной стене больничного здания вижу окна помещения, в котором несколько месяцев назад делал медицинский доклад для иностранных коллег. Мы с мамой наедине, я разговариваю с нею. Она слушает меня, и я прошу у нее прощения. Прошу простить меня за то, что я не всегда прислушивался к ее словам, и благодарю ее за то, что она всегда меня выслушивала и всегда была рядом, когда мне было страшно или когда я в чем-то сомневался. И вот она умерла, она недвижна, а моя душа потрясена. Мама меня прощает, я это чувствую.

Моя дорогая мама Зохра умерла. Нет больше нашей мамы.

Я говорю с мамой, слышу свой дрожащий голос. Я знаю, мои слова достигают небес, мои слова соединяют меня с мамой.

Потом я выхожу из палаты, в коридоре ко мне подходит доктор Фолкан Айкач. У него на глазах слезы, ему трудно смотреть мне в лицо. Его взгляд скользит по белым плиткам на полу больничного коридора. Всего два-три дня назад мы дали друг другу обещание, что позаботимся о наших матерях. Его мама лежала в моей клинике, моя мама – у него в отделении. Обещание, которое мы дали друг другу, невозможно было исполнить, мы оба это понимали, однако все-таки заключили союз в безнадежном деле. Мы оба сделали все, что было в наших силах, но победить болезнь мы не могли. Моя мама любила своего доктора, его мама любила меня. И оба мы потеряли матерей. Теперь мы с ним навсегда связаны. Я благодарен ему за все, что он пытался сделать для моей мамы. И благодарен ему за его слезы.

Мама воспитала меня, сформировала мою личность. Я понимаю, что эта потеря, эта столь болезненная утрата бесповоротно изменит меня. Какая сильная боль… От всего мне больно. Я знаю, что это скорбное небо снова станет голубым и солнце будет светить, но сейчас настало время горя и скорби. Так и должно быть. Эта смерть – большое горе, она так тяжела для меня и для всех нас, кто любил Зохру и нуждался в ней, но в то же время я рад, что теперь моя мать обрела покой. Наверное, поэтому я ни разу не спросил о непосредственной причине смерти. Все последние месяцы мама мучилась, кости болели так сильно, что каждый шаг доставлял ей тяжелейшие страдания.

«Теперь она свободна. Наши слезы желают счастья ей»[12], – сказал об этом Гёте.

* * *

От нас не зависит, где мы появимся на свет, но также не зависит от нас и то, где мы умрем. Единственное, что мы сами можем определить, – место своего последнего упокоения. Наша мама за сорок с лишним лет до своей смерти назначила местом своего последнего упокоения Танжер. Каждый месяц она вносила определенную сумму в счет обеспечения посмертной транспортировки своего тела в Марокко. Когда ей задавали вопросы по этому поводу, она всегда отвечала: «Договор есть договор».

И теперь настал этот срок.

Мы едем в мечеть в берлинском районе Ной-кельн. Здесь тело обмыли по мусульманскому обычаю. Траурные молитвы были недолгими, к моему облегчению, так как от горя я почти не мог слушать и не мог смотреть на скорбные лица пришедших проститься с мамой. Мои глаза отказывались видеть внешний мир, были обращены внутрь.

Перед мечетью стоял светлый похоронный автомобиль, его кузов ярко блестел на солнце. Я притронулся к кузову ладонью, тот был обжигающе горячим, но я не убрал руку, хотя ощущал физическую боль. Я осмотрел автомобиль, словно опытный инспектор по технике безопасности, и нигде не обнаружил кондиционера. Подошел водитель, я спросил о кондиционере. Водитель пожал плечами: «Кондиционер? Зачем? Я поеду ночью». Я был ошеломлен. Он сказал, что повезет тело в Дюссельдорф по этой-то безумной жаре. «А когда же наша мама будет доставлена в Танжер?» – спросил я, невольно повысив голос. Он ответил: «Не знаю». Меня охватила ярость. «Нет, я этого не допущу, ни за что!» – выкрикнул я, хотя не имел понятия, как быть в таком случае. Однако я постарался ничем не выдать своей растерянности. «Мириам, вот кто может нам помочь… Мириам», – пробормотал я.