Сумасшедший день, наконец, закончился. Мы помылись, переоделись в ночные сорочки, сняв ненавистные корсеты, закутались в теплые халаты и, обнаружив, что напряжение дня не дает спокойно уснуть, собрались на сон грядущий тяпнуть по чарочке наливки в тетушкиной спальне. Пока тетя наливала в рюмки, пока суетилась с вареньем я сидела в кресле и прислушивалась к звукам ночи: тихий шум деревьев за окном, треск поленьев в печи, скрип дверок буфета, успокаивающие звуки. Говорить не хотелось. В голову пришла странная мысль, какой разной бывает темнота. Вот в спальне тетиной сейчас, можно сказать темно, мы сидели при свете двух свечей, но это темнота уютная, домашняя, за окном темнота холодная, жуткая, а самая страшная и опасная темень царит в душах людей и оттого еще страшнее, что внешне ты ее не видишь. В памяти всплыло имя Дарии Любомировны, в последние дни все крутилось вокруг этой таинственной женщины. Я обернулась к тетушке, она тоже задумалась, откинувшись на спинку кресла, автоматически крутила в руках пустую, хрустальную, чарку.
- Тетя, не кажется ли тебе, что пора поведать мне о загадочной Дарье. – Мой голос вывел тетушку из задумчивости, она дернулась, едва не выронила рюмку из руки и, поставив ее на стол, резко встала.
- Идем, Настенька, кое-что покажу тебе. – Она взяла один подсвечник, я другой и мы вышли из спальни.
Тетушка привела нас в танцевальную залу. Две свечи не могли осветить огромную комнату, пришлось зажечь газовые светильники, когда яркий свет залил залу, тетя подвела меня к портрету молодой девушки, занимавшему центральное место между двумя французскими окнами, которые вели на террасу.
- Внимательно рассмотри портрет.
- Это она, тетушка, загадочная Дарья?
- Да, она. Когда рисовали сей портрет, мне было всего два годика, и я всех событий не помню. Но мне много рассказывала моя няня. Ты хорошенько смотри.
Я приблизилась к портрету. Писал его очень талантливый художник. И дело было не в точно прописанных деталях. Не в красках, сиявших как свежие, не в мастерстве исполнения, а в странном чувстве, рождавшемся у того, кто пристально смотрел на картину, казалось, что вот еще секунда и прекрасная дева, изображенная на полотне в полуанфас, повернет к вам голову, встанет и выйдет из рамки. Девушка и правда была прекрасна. Она сидела на фоне большого французского окна, судя по интерьеру, картину писали в этом зале, опираясь рукой на маленький письменный столик. Если присмотреться, то черты ее лица не были так уж совершенны, скулы слишком высокие, губы не совсем правильной формы, нос с маленькой горбинкой, но все это вместе создавало совершенную красоту, особо выделялись глаза, голубые, с длинными густыми ресницами, как у куклы, очень красивые и очень холодные глаза. Как и полагается юной девушке, она была в белом платье, но дорогие шелка лишь создавали фон, оттенявший красоту и свежесть кожи. Белокурые волосы, уложенные в простой узел, сияли. Портрет как бы говорил вам, все что вокруг, это ничто, главное – я. Пока мы рассматривали портрет, тетушка молчала, наконец, вдоволь насмотревшись, я повернулась к ней.
- Что ж Анна Ивановна, чей это портрет я и так знала, но никогда не присматривалась, почему-то жутко становится рядом с ним.
- Знаешь Настенька, а подвинь нам стулья, ноги болят. – Взяв у стены два стула, мы присели перед портретом, и тетя заговорила: – портрет этот писал наш крепостной, звали его Илья, бабушка заметила в нем великий талант, когда расписывали, местную церковь, после пожара. Она уговорила дедушку отдать учиться талантливого юношу, мол, такой работник принесет куда больше дохода, рисуя, чем работая в поле. Дед согласился и после двух лет обучения Илья вернулся в поместье, Дарье к тому времени исполнилось семнадцать, и красота ее сводила с ума всех местных кавалеров, дед велел Илье написать портрет дочери, как экзамен, и тот написал. – Тетя умолкла, собираясь с мыслями, я не произнесла ни звука, ожидая продолжения.