...И помни обо мне. Повесть об Иване Сухинове

— В твои годы-то я только жил да гулял, хребет себе не ломал. После, как стал задумываться, загрустил шибко. Куда ни приди, в какую сторону ни глянь — нет спасения человеческому роду. Кто силен, тот и прав. У кого казна, тот и силен. Заскучал я. Повсюду на блаженных воду возят, а сытенькие в почете. Бога давно забыли, только что имя его повсеместно треплют, да в церквах, где самое ворье собралось, его именем грабют. Ну, я тоже к сильненьким присоединился, не гнить же заживо, ежели умишко есть. Пограбил, погрелся около богатства, а тут и срок приспел на каторгу отбывать. В первый раз то есть. Сколь я безумствовал, сколь бед натворил, а взяли за пустяк, вспоминать стыдно… Осудили не сильно — на шесть годков. Я, когда на каторгу вроде тебя несмышленый шел, думал, ну теперь все, доплясался, ведь если на миру разврат и бой повсеместный, то что же там-то — ад кромешный, геенна огненная? Пригнали, огляделся, обжился, мать честна! То же самое, что повсюду. Горб тяжельше гнуть, а так все едино. Опять кто силен, тот прав, у того и еда сытнее, и сон слаще. А кто в слабину, того и запрягли. Вот ты интересуешься, как там житье. Я и отвечаю: как везде, так и там. Никакой разницы. Расправа скорее, да зима холоднее. Только и всего. Я еще так теперь думаю и тебе об этом скажу: пугают людей каторгой зря. Происходит перемещение с места на место, не более. Земля сплошь каторга, и все народы на каторге родились и на ней живут. Опасение одно — смирись и испытуй радость в любом месте и в любое время. Как я это уразумел, печалиться перестал и до сей поры живу, улыбаясь, чего ж тебе советую.

Старика имя было Петр Андреев.

— Не видал ты, старик, настоящих людей! — сказал ему Сухинов.

— Как не видеть, видал. И ты, видно, с ними встрелся, потому в оковах и шагаешь. Хороший человек среди других людей как цветок среди репьев. Не успел расцвесть, а уж ему башку крутят. От хороших по нынешним временам бечь надо, как от чумы. Они и сами сгинут, и тебя в омут утянут за собой. Ты меня слушай, я плохого не скажу, а и врать не буду. Потому глянулся ты мне. И товарищи твои глянулись. Жалко вас. Чего ищете? Ты пойми, плетью обуха не перешибешь. Были посильнее вас, кто пробовал. Степан Тимофеевич да Емельян Иванович — где они? Мученическую гибель приняли. И что? Народу лучше стало? Вольготнее ж сытнее? Куда там. Одна польза — кровушкой землю полили, родить лучше будет. Беги от хороших, говорю тебе! Злодей тебя обманет и ограбит, ежели рот разинешь, его хоть понять можно, у него своя нужда; хороший человек по одной блажи своей тебя в пропасть спихнет, не поймешь зачем. Устройство жизни нам не переделывать, потому не нами заведено. Горести людские не ветер надувает, они из его чрева растут, как из кучи навозной. Человек разумом живет, а чревом жаждет. И осатанел от ненасытности брюха. Ты к нему с добром, а он тебя по башке обухом. Спохватишься, да уж череп надвое расколот… Ты меня слушай, я к тебе без корысти.

Корысть у Петра Андреева была все же: Сухинов угощал его табачком.

Познакомился он и с другими ссыльными, испытавшими на своей шкуре такое, о чем Сухинов и не подозревал. Действительно, во многих из них мало осталось человеческого, клятый, угрюмый народец, гноящаяся горькая изнанка рода людского — они глядели на мир исподлобья, не доверяли отцу с матерью, если таковые у них были. Отвратительны были их увертливые повадки, лисьи заискивания и вдруг взметавшаяся из недр души лютая ненависть ко всему на свете. Больше других Сухинова заинтересовал мужик, по прозванию Аксентий Копна. Тугоухий дядька со сбитым на сторону носом и без волос на голове. Кожа его голого черепа шелушилась желтыми ошметками, поэтому он редко снимал свалявшийся от старости картуз. Он был из пензенских беглых крестьян, разбойник и смутьян. Огромной силы детина. Сухинов сам видел, как однажды на ночевке Аксентий подрался с тремя дюжими мужиками и разбросал их, как котят. Поначалу Сухинов сторонился Аксентия Копны, опасаясь, не несет ли тот на себе какую заразную болезнь, но вскоре старик Андреев со смешками объяснил ему, в чем дело. В одном из приднестровских сел Копну застукали мужики, когда он по ночному делу выводил из стойла чью-то лошадь. Для разгона Копну отходили колами и заперли в чулан, чтобы утром с ним окончательно разобраться на сходе. Копна надеялся, что его, как заведено, сдадут властям, а там уж, как бог пошлет, но из разговоров понял, что недавно из этого села, куда его черт занес, пропали трое детишек. Грешили на цыган, да раз такой случай, то платить, видно, придется ему. И за лошадь, и за пропавших огольцов. Плата известная — либо забьют до смерти, либо на суку вздернут. Мужик во гневе яростен и слеп.