И повсюду космос. Избранные стихотворения и поэмы

Важен ли вымысел? Правда – не правило Слова,
нет вас, ни вымысел, правды, естественно, нет.

На улице Зодчего Росси дождь – моросило.

                   Фильм рифмовали:
красногвардейские шлемы, с ребрышками
                    статистки… залп!

Вот и в квартире, в храме линолеум-шоколада

умер сосед по фамилии Поздненько. Федор Ильич.

Кто он? Стрелял из револьвера клопов.

                     Был телевизор.
Преподавал математику школы. Не лыс.

Что он? Ценил цветы в целлофане (боялся —

                       замерзнут),
изумлялся, что дешево (что искусственные —
                        не знал).

Кто он? Знал гравитацию: если бы люди

                  ростом пять метров,
что бы для них – курицыно яйцо?

Не извинялся, стеснялся. Если бы мы мертвеца

                      вопросили:

– Ты умер?

Он бы смутился: – Да нет, так, немножечко
                       похолодел.

Лгал ли он? Был бедолага? «Маленький»?

                      «Труженик»?

«Смертный»?

Умер. Н. Гоголь шинель не отбирал.

Красный фонарь (как я боялся!) – он разгадал.

                        Однажды
окошко
он осмотрел. И сказал: ты смотришь со стула.
                        Ты встань.

Встал я: в корпусе цвета желе параллельном,

                      по вертикали
на всех этажах (всех – пять!) горело – пять фонарей!

В доме есть лестница. У лестниц есть лифты.

У лифтов – красный сигнал, что лифт
                     неисправен, – он
объяснил.

Я не смеялся. Я был благодарен: он опроверг

                          мои муки.
Спасибо за правду. Поздненько, Федор Ильич.

Моей машинке

Нищецы Неба, баловцы Библий, церковцы Цели, —
за хлебок хлеба как нам пульс били по сердцам
                          цепью,
по перстам Таинств, по губам Божьим – двум! —
                          по тем
Царствам! —
Где ж ты был – не был, кровенос боя, Зверь мой
                      швейцарский?

В больнице

1

Что читает вслух ворона
для дерев?
Лошади пасутся на веревке
во дворе.

Без одежд, как девы-жрицы клада

(в ноздрю – серьгу!)
о губами, лунными от хлада
клевер стригут.

Диски звезд – классическая форма

(как ты, с кем?)
Фонарь стоит в фарфоровом
котелке.

В одеялах я – мораль-улитка:

диагноз дан.
Медсестра, как мумия, мурлыкает.
Спит. Диван.

Что тебе, моё в медузах тело:

тут ли ты, не тут?
Темя – ты лишь пульс души, лишь тема
температур.

Пересмешник, церковка паскудства,

и не так я, время, умирал…
Лошади – пожалуйста! – пасутся!
Я боюсь. Два глаза у меня.

2

Я сижу в сумасшедшем доме.
Я записываю на соломе:

«Нет гетер, кораблей, расчески.

Нет баллад. На стеклах решетки.

Одеяльце-то поросячье.

А сказали, что здесь – предсчастье.

Где же счастье?» – я говорю.

И глазами уже горю.

«В смерти ли? Но там – не у дел.

Не глаголят. Никто. Нигде.

Демоны в антимир замуруют.

Двойники с анти-я зарифмуют».

Я чело к стеклам поднимаю.

Я записываю, но понимаю:

Мир мой – здесь. Я мое – на соломе.

Это – зрелость. Ее семена.
Я сижу в сумасшедшем доме.
И никак не сойти с ума.

Легкая песенка на мосту