И придет весна

— Обязательно, Вера, — и еще теснее сплетает руки на моих плечах, будто боится, что могу убежать. Глупый… Куда же я теперь без него? Пробовала — не получилось.

— Я давно узнал о болезни. Неожиданно. На работе была диспансеризация, и там обнаружили совершенно случайно. Еще и симптомов никаких не ощущалось. Не поверил даже, думал, какая-то ошибка. Перепроверял несколько раз. А потом… не нашел в себе сил рассказать тебе.

Я снова прижимаюсь к его груди, вслушиваясь, как грохочет сердце. Если бы знала раньше, было бы проще все пережить? Мне? А ему?

— Мироненко целый консилиум тогда устроил, все пытался помочь с наименьшими потерями. Но оказалось, что уже слишком поздно для консервативных методов. А операция… слишком дорого, но даже не в деньгах дело. Не было донора. За несколько месяцев ожидания — никого подходящего. Ни по квоте, никак.

Он резко втягивает воздух, и я будто мысли его читаю. О том, что отдал бы все на свете, лишь бы оградить меня от этого. Вот только не хочу быть в стороне. Ведь получается, что я для него все равно была единственным шансом на спасение.

— Знаешь, наверно, это прозвучит глупо, может быть, даже по-детски, но я заключил что-то вроде сделки. Не знаю, с чем или с кем. Но это помогало… — его голос становится глуше. — Брался за самые тяжелые случаи. Мне и так всегда хотелось помочь, но теперь я как будто лучше стал понимать этих обреченных людей. Имеющих один-единственный шанс или вовсе его лишенных. Когда жизнь висит на волоске. После того, как вытягивал кого-то, самому становилось легче. Я не знаю, как объяснить эту закономерность… Может, работало самовнушение, а может, и правда, судьба раз за разом продлевала мое время. Я поверил в то, что смогу выкарабкаться. Протяну до того момента, пока найдется подходящий орган. Да и отвлекался здорово на работе, не думал, что вру тебе, что рискую каждый день не встать с кровати и больше не увидеть, как ты смеешься. Не обнять тебя… Злился, как дурак, что не понимаешь… А как ты могла понять, если не знала ничего…

Его голос дрожит, и я боюсь поднять глаза. Неправда, что мужчины не плачут, они просто не хотят, чтобы кто-то видел их слезы. Мне и не нужно. За это время я осознала одну истину. Любовь оценивается не способностью людей доверять друг другу. Не общностью интересов, не стремлением помогать. Даже не страстью, от которой кружит голову. Любовь — это желание отдать. Возможно, — то, что дороже всего. Ради его счастья. Ради жизни.

И внезапно вспоминаю печальный финал, который записала в старенькой тетрадке незнакомая мне девушка Шура. Ее муж не пережил ту страшную зиму. Но крохи хлеба, которые сберег для жены, помогли ей выкарабкаться. Дождаться весны. И потом найти в себе силы жить дальше. Ради их любви. Ради памяти о нем. И даже постараться быть счастливой.

Мне повезло куда больше. Мой любимый человек рядом, со мной. Его сердце замирает от страха, что он может меня потерять. Но все плохое позади, нам больше ничего не угрожает. Теперь я знаю это совершенно точно.

Немного поворачиваюсь, чтобы найти губами его сухие, искусанные от волнения губы.

— Пообещай, пожалуйста, кое-что… — раньше бы не решилась сказать. Но сейчас это особенно важно.

— Все, что угодно, родная… — горячий шепот обжигает. Я снова хочу почувствовать, как Макс целует меня. Снова раствориться в его жаре. Снова остановить время, восполняя потерянные часы и минуты.

— Не надо все… Только одно, — у меня хватает сил улыбнуться. — Я пыталась поговорить с Артемом, но ни он, ни Мироненко не захотели мне ответить. Попроси их…

— Что попросить? — снова напрягается Максим, всматриваясь в мое лицо. Возможно, ему просьба не понравится. Но мы должны пройти… через это тоже.

— Я хочу знать, кто это был. У нас… Хочу, чтобы у него было имя. Уже не получится похоронить, но я сделаю это в своем сердце. Пожалуйста, Макс… Тебе они скажут.

Он молчит всего несколько секунд. Смотрит черным, опустошенным взглядом, а потом опускает ресницы, одновременно склоняясь к моим губам. И выдыхает за мгновенье до долгожданного поцелуя.

— Мы сделаем, Вера.

Эпилог

Внутри больше не жжет слепящей болью. Она не разъедает, мешая дышать. Я словно вернулась в прошлое, когда была совсем юной и беззаботной. Снова дурачусь и капризничаю, как тогда.

— Поцелуй меня, а? Макс… — опять хочу ощутить тепло и жадность его губ. Это намного важнее какого-то там завтрака.

Но муж хмурится и сует мне под нос тарелку.

— Вера! Как маленькая, честное слово. Сначала мы едим, потом целуемся. По-другому никак.

— Ты зануда, Максим, — хлопаю его по руке, делаю вид, что пытаюсь рассердиться. Вот нашел, о чем думать сейчас. Мы же столько времени потеряли, столько дней и ночей провели вдали друг от друга. Но разве кто-то другой так заботился бы обо мне? Заставлял бы соблюдать эту дурацкую диету? — Я люблю тебя…