И приидет всадник…

В скудном свете электрических лампочек без абажуров, висевших над стульями, казалось, что лица собравшихся отделены от тел и парят над столом, как подвешенные на леске хэллоуинские маски. Зрелище жутковатое, и оно абсолютно соответствовало как месту, так и цели собрания.

Заседание проходило в восьмиугольном подземном зале, находившемся на глубине двадцати метров в Старом городе в Иерусалиме, под улицами Христианского квартала. Зал был частью подземного комплекса помещений, который расширяли и приспосабливали для своих нужд различные правительства, сменявшие здесь друг друга на протяжении трех тысячелетий. Последние несколько веков он был замурован и забыт. Но двадцать три года назад строители, работавшие в здании Латинской семинарии и Патриархата, разломали стену и обнаружили за ней древний водосток. Он переходил в огромный лабиринт туннелей, катакомб, залов и пещер. Этот лабиринт располагался в стенах Старого города между Яффскими и Новыми воротами, на достаточном удалении от знаменитых Хасмонейских катакомб, пещер Цидкияху и других известных подземных сооружений Иерусалима. О существовании этой системы ходов до тех пор никто не знал и — благодаря решению, мгновенно принятому тогдашним ректором семинарии, — не узнал. Он позвонил влиятельным людям, состоявшим, насколько он знал, в какой-то organizzazione oscura — тайной организации. За очень приличное вознаграждение он передал тайному обществу исключительное право на доступ в лабиринт. Рабочим заплатили за молчание (хотя, по некоторым слухам, всех их потом убили). Новые рабочие провели в подвал отдельный вход, установили железную дверь и окружили ее стенами, чтобы новые хозяева подземных ходов могли проникать в свои владения в любое время и относительно незаметно.

В числе новых владельцев лабиринта был Люко, а также двенадцать мужчин и женщин, сидевших по другую сторону стола.

Лампы смутно выхватывали из темноты фрагменты стоявших за их спинами колонн, которые еще усиливали впечатление о размерах помещения. Оно составляло примерно двадцать пять метров в ширину и больше походило на королевский склеп, чем на казармы, которыми когда-то служило. Каменные стены понемногу осыпались, и на полу вдоль стен лежал слой крошки. Вверху колонны переходили в капитель и антаблемент, украшенные витиеватым орнаментом из виноградных лоз и человеческих ликов; время не пощадило и их, превратив в бугры и рытвины, более напоминавшие рубцы на давно зажившей ране. Балки сходились в верхней точке куполообразного потолка, который в данный момент был скрыт во мраке.

Лампочки висели на проводах, протянутых через центр зала. Они едва освещали безукоризненный стол вишневого дерева, казавшийся в этой обстановке неуместным, как крюгерранд[6] в руке у наркомана.

Люко занимал один из двадцати одинаковых стульев, расставленных вокруг этого роскошного стола. Сидевшие напротив него восемь мужчин и четыре женщины составляли правление организации, краткое наименование которой звучало весьма неопределенно: Смотрители. Полное название было настолько длинным и древним, что им никто не пользовался, да уже и мало кто знал. Большинство членов Совета унаследовали эту должность от своих родителей вместе с высоким положением в обществе. Очень немногие пришли на место выбывших в результате полного разорения клана, измены общему делу, политических неудач или преждевременной смерти, постигшей до того, как успел вырасти наследник, готовый осознанно принять бремя ответственности. Каждый из «директоров» был очень богат и влиятелен; это были первые среди равных, мировая элита.

Обладая с рождения исключительными правами и не менее исключительными обязанностями, эти люди отличались друг от друга не столько какими-то страстями и стремлениями, сколько наследственными и национальными чертами. Когда любое желание можно быстро и легко удовлетворить, самые яркие события человеческой жизни: любовь, достижение успеха, рискованное приключение — перестают волновать душу и становятся в один ряд с самыми обыкновенными. А потому общим у членов Совета было одно чувство — скука.

Было, пока в их жизни не появился Люко. Он был таким человеком, о каком они мечтали, таким, какого они еще никогда не видели. При мысли о том, какое действие он на них произвел, Люко хотелось воскликнуть с подростковой самовлюбленностью: «Я потряс их мир!» Фраза немножко банальная, конечно, но она точно выражала отношение Люко к этим аристократам, не испытавшим в своей жизни никаких потрясений с момента выхода из родовых путей.