И пришёл многоликий...

– Да… да, вы, как всегда, оказались правы. – Секретарь его преосвященства согласно кивнул и, после короткой заминки, поинтересовался у капитана-настоятеля: – Если вас не затруднит, уважаемый аббат, не поделитесь ли, на основании чего вы пришли к этому выводу?

Аббат Самуил, который, как оказалось, оставил поросенка только для того, чтобы как следует промочить горло, сначала покончил с виски, поставил стакан на стол, бросил в рот источающую жир пластинку осетрового балыка и только потом повернул голову в сторону брата Лайонса:

– Я уже сталкивался с ним. Этот… книжный червь слишком хорошо умеет вертеть людьми по своему желанию. К тому же его глаза… Черт возьми, временами из него прет такой властностью, что невольно начинаешь подыскивать место, чтобы грохнуться на колени и попросить благословения или отпущения грехов.

Брат Лайонс едва заметно поморщился. Семинария, в которой воспитывался круглый сирота Лайонс Теккерей, славилась строгими порядками, и, хотя он уже давно не был тем наивным и чистым подростком, какой вышел из ворот семинарии, поминание всуе имени нечистого до сих пор вызывало у него сильное неодобрение. Однако капитан-настоятель был абсолютно прав. О подобной реакции ему рассказывала как минимум половина его собеседников. Имеющихся сведений было вполне достаточно, чтобы сделать некоторые выводы. Во-первых, аббат Ноэль является представителем чрезвычайно могущественной светской группировки, которая по каким-то неясным пока причинам предприняла серьезные шаги к тому, чтобы активно влиять на политику Святого престола. И стоило признать, что эти действия увенчались успехом. А во-вторых, сам аббат Ноэль – фигура чрезвычайно загадочная и обладающая гораздо большими возможностями, чем им показалось на первый взгляд.

Все это брат Лайонс сжато изложил аббату Самуилу. А его преосвященство добавил:

– Мне представляется, то, что он тогда напросился на аудиенцию, с его стороны преследовало только одну цель. Он решил, что нам стоит наконец познакомиться, встретиться, так сказать, лицом к лицу. – Макгуин на мгновение замолчал, а затем продолжил: – И наша основная задача – определиться, как нам с ним себя вести.

Аббат Самуил оскорбление вскинулся:

– То есть как? Мы должны поставить этого выскочку…

Но кардинал прервал его резким взмахом руки:

– Брат Самуил – ты дурак. Неужели ты считаешь, что я могу испытывать к этому типу хоть какие-нибудь добрые чувства? Но всегда надо знать пределы своих возможностей. Ибо, если его влияние уже достигло такого уровня, что он может напрямую выходить на личную канцелярию Папы, нам в отношении его следует быть крайне осторожными, – он хмыкнул, – язва желудка – вещь крайне неприятная, но я больше предпочитаю жить с ней, чем умереть в попытке от нее избавиться.

Аббат Самуил презрительно улыбнулся:

– Ну, ваше преосвященство, по-моему, вы сильно преувеличиваете его возможности.

Макгуин пожал плечами:

– Не исключено. Но в этом деле лучше перебдеть, чем недобдеть. Повторяю, нам надо быть очень осторожными и хорошенько все продумать, перед тем как решиться на какой-либо ход.

В трапезной на некоторое время повисла тишина, прерываемая только хрустом костей, трещавших на крепких зубах да чавканьем его преосвященства. Но глаза всех троих выдавали усиленную работу мысли. В этот момент за приоткрытой дверью кабинета маршал-кардинала послышалась звонкая трель вызова консоли связи, немедленно перешедшая в знакомую мелодию молитвы. Макгуин вскинул голову и раздраженно сморщился, но из кабинета торжественно неслись величественные звуки «Те Deum». Это означало, что вызов идет из личной канцелярии самого Папы. Одним движением запихнув в рот оба печеных перепелиных яйца, которые только закончил чистить, и; торопливо вытерев руки и лицо о полотенце, засунутое за пояс, перетягивающий просторный подрясник, Макгуин подхватил рясу, небрежно брошенную на спинку свободного кресла, и быстро прошел в кабинет, не забыв тщательно закрыть дверь за собой.

Он на мгновение остановился перед массивной ширмой из резных дубовых досок, заслонявшей вделанную в стену консоль, заглянул в большое овальное зеркало, висевшее на стене рядом с дверью, расправил складки рясы и решительным движением отодвинул ширму. С экрана на него смотрел аббат Дженовезе, личный секретарь его святейшества. Увидев Макгуина, он, ни слова не говоря, перекинул тумблер, и в следующее мгновение поле экрана занял сам Папа. Маршал-кардинал остановился в шаге от кресла пульта и низко поклонился.

Папа воздел сухонькую, дрожащую руку и осенил преклоненную фигуру благословением. – Садись, сын мой.