И проиграли бой

Мак хмыкнул и осторожно положил отвертку на земляной пол.

— Если по-вашему, док, я сентиментален, вы ни черта не смыслите. Я должен убедиться, полезно ли будет завтра ребятам взглянуть на него. Их надо хорошенько встряхнуть, а то они прямо на ходу засыпают.

— Порезвиться у тела захотелось? — вставил Бертон.

— Нужно каждую возможность использовать, все в орудие пропаганды обращать, — сурово пояснил Джим.

Мак одобрительно взглянул на товарища.

— Верная мысль! Так и есть. Если Джой нам и после смерти послужить может, пусть послужит. У толпы личных привязанностей нет. И быть не может. Как нет и понятия о всяких там приличиях, не забывайте!

Лондон стоял, слушал и одобрительно кивал большой головой.

— Точно, ребята! Вот и Дейкин, к примеру, голову потерял совсем из-за своего любимого грузовика. Говорят, завтра его судить будут за «нападение на должностное лицо».

Мак проворно отвернул болты, бережно сложил на землю. Крышка не открывалась. Тогда он наподдал каблуком.

Джой лежал усохший, маленький, жалостливо прибранный: в чистой голубой рубашке, промасленных голубых джинсах. Стылые руки замерли на груди.

— Ему всего-навсего формальдегид вкололи, — сказал Мак.

На серых, точно восковых щеках Джоя проросла щетина, она казалась иссиня-черной. Лицо спокойное, умиротворенное, извечное недовольство исчезло.

— Уж очень смирный на вид, — посетовал Джим.

— Да, в этом-то и беда, — согласился Мак. — Какой толк его ребятам показывать. Лежит себе, довольнешенек, глядишь, и остальным за ним захочется.

Подошел доктор, мельком посмотрел, отошел к ящику, сел. Большие печальные глаза вперились в Мака. А тот не сводил взгляда с Джоя.

— Славный был малый. Бескорыстный. Ума не ахти какого, однако докумекал, что в жизни много несправедливости. Не мог взять в толк, почему продукты выбрасывают на свалку, вместо того чтоб голодных накормить. Глупыш, ему было невдомек. Решил, что может че м-то помочь. А велика ль его помощь? Сейчас и не скажешь. Может — никакой, может велика. Точно не определить, — голос у Мака задрожал. Доктор все смотрел на Мака, и губы скривились в улыбке: в ней и язвительность, и сочувствие.

— Джой ничего не боялся, — добавил Джим.

Мак поднял крышку и накрыл гроб.

— Не понимаю, почему мы его «бедным малым» называем. И в маленьких людях бывает величие. Только он этого не знал, да и не задавался таким вопросом. Он никогда не жалел себя, даже если его дубасили. — Мак поднял и завернул болт.

— Ты прямо речь говоришь, — похвалил Лондон. Может, и завтра скажешь? Я-то и двух слов не свяжу. А у тебя складно получилось. Заслушаешься.

Мак смущенно взглянул на Лондона — небось тот смеется, — но Лондон был серьезен.

— Какая ж это речь? — тихо возразил он. — Можно, конечно, и речь. Но я лишь хотел сказать Джою, что умер он не напрасно.

— Так вот и сказал бы завтра речь. Ты говорить мастак.

— Не выйдет. Ты — главный. Ребята меня и слушать не станут, им твое слово важно.

— А что ж мне говорить?

Мак закрутил все болты.

— Ну, как обычно. Что Джой погиб ради них, что хотел им помочь. И что сейчас нужно сплотиться — этим мы лучше всего почтим его память.

— Так, ясно.

Мак поднялся, еще раз оглядел неструганую крышку.

— Вот бы встал кто завтра у нас на пути! Может, «бдительные» сунутся, не захотят нас через город пропустить.

— Так, ясно, — повторил Лондон.

Глаза у Джима сверкнули. Он подхватил слова Мака:

— Вот бы сунулись!

— Ребята им спуска не дадут, — продолжал Мак. У них вся душа к тому времени изболит. И нужно будет разрядиться. А у «бдительных» ума-то — кот наплакал, непременно сунутся завтра, дурачье.

Бертон устало поднялся со своего ящика, подошел к Маку, тронул за плечо.

— Как причудливо сочетаются в вас жестокость и бюргерская сентиментальность, трезвость и запредельный оптимизм. Такого я еще не видел. И как вам только удается столько в себе сочетать?!

— Чушь! — бросил Мак.

— Ну, ладно, сойдемся на том, что чушь, и оставим это, — доктор зевнул. — Я отправляюсь спать. Вы знаете, где меня искать, хотя и надеюсь, что не понадоблюсь.

Мак вскинул голову. С брезентового потолка лениво упала капля, другая и вот уже посыпал барабанной дробью дождь. Мак вздохнул.

— Эх, не оправдались мои надежды. Завтра к утру ребята промокнут до нитки. Боевого настроя у них будет столько же, сколько и у морской свинки.

— А я все-таки отправляюсь спать, — повторил доктор и вышел, резко откинув полог.

Мак понуро уселся на гроб. Дождь забарабанил сильнее. Из палаток понеслись возгласы, но из-за дождя слов не разобрать.

— Вряд ли найдется в лагере хоть одна крепкая палатка, — проворчал Мак, — разок бы передохнуть, так нет! И почему нам всегда невзгоды выпадают?

Джим присел на продолговатый ящик подле приятеля.

— Не сокрушайся ты так! Иной раз беда припрет, и дерешься до конца. Со мной так было. Мак. Умирала моя мать, а мне — ни слова. И до того мне горько стало, в те минуты я на все был готов. Так что не очень-то сокрушайся.

Мак напустился на него.