…и просто богиня

Мне кажется естественным, что мой генетический набор повторится только косвенно, через кузенов, кузин и племянников, через каких-нибудь четвероюродных, которые внешне могут быть сильно на меня похожи, а я буду похож на них, доказывая неоспоримо, что нас вычерпали из одного супового горшка; они, может, будут также, как я, требовать, чтобы их любили, они будут такие же вздорные, эгоистичные; они будут где-нибудь, когда-нибудь, мне наплевать какими и где они будут.

Она сказала, что хочет детей, что ей скоро тридцать, ей надо, и, возможно, дала также понять, что я — случайный кандидат. Женщины рожают от случайных. Женщины рожают «для себя» — и им важно только, чтобы у спермодонора не было горба, заячьей губы и шизофренических родственников. Они рожают, потому что им нужны дети, и наличие детей бывает для них наслаждением.

— Я хотела бы маленького, — говорила мне одна хорошая женщина, у которой своих четверо, в том числе взрослая дочка-карьеристка, которая замуж не хочет, и дитя без мужа тоже. — А я бы взяла его, — мечтательно говорила женщина-мать, обхватив у груди невидимый сверток, а в глазах ее ясно виделось наслаждение. Она хотела снова побыть матерью, и в этом желании было что-то эротическое. Она хотела слияния с маленькой душой, единения такого тесного, что я, застыдившись, начал нервно помешивать в чашке чай. Еще она сказала, что собаки заменой детям быть не могут, с собаками тяжелей, чем с детьми, когда они болеют, то видна только боль, а сказать они не могут и смотреть на их страдания нет никаких сил. У нее, в ее большом доме, две собаки, две визгливые тетки, мать-колбаса и дочь-сосиска.

Больше никогда не приближался я так близко к тайне материнства. И моя мать ответа мне дать не может, хотя она рожала дважды, она двоих вырастила — и всегда любила (меня сильней, нервозней, чем сестру, как часто любят тех, кого (и с кем) вынуждены оборонять (ся) — таких случайных). В истории моей матери не было выбора, она не думала о том, нужны ли ей дети, они у нее просто так получились, и у нее не было нужды предлагать изломанному хлыщу, на десять лет себя старше, завести с ним детей — просто потому, что она этого хочет.

Для женщин дети и выход, и избавление, и цель, и даже смысл.

— Детей не хватает, — любит повторять одна моя знакомая, родившая расчетливо, от того, кто будет любить ее дитя, о нем заботиться. Все проблемы трудноформулируемого, неявного толка она объясняет отсутствием детей, и, возможно, я захотел бы с ней согласиться, если б она не была так сильно похожа на душную клушу.

Эту центричность мне не понять. Хотя я и удивляюсь, что бывает по-другому.

— Мне надоели эти дети, — совсем недавно, остервенев, говорила приятельница, которую вконец заездила эгоистичная дочь. Мужчины ее тоже заездили, но меня удивил этот странный намек: будь ее воля, жила бы собой, другими материями бы жила, и о детях думала бы только гипотетически, в некоем далеком, абстрактном смысле, примерно также, как я об Австралии, куда бы хотел, или о Нью-Йорке, куда попаду вероятней, чем в отцовский стан.

Может быть, виноват мой эгоизм, может быть — нежелание неудобств того или иного рода, хотя не исключаю, будь я богаче, будь у меня, в мои скоро сорок, пустой дом, я бы думал иначе, мне, может быть, хотелось бы заполнить его детским гамом.

Нет у меня ни того, ни другого, как нет и желания поправить дело, взяться за ум. Не играть в свою жизнь также плохо, как в шашки.

Я не могу завести детей по любви. Могу по симпатии, приязни, воле случая, глупости — не по любви.

На компромиссы я не согласен. Зачинать детей по инструкции мне неинтересно.

— Какие дети? — насмешливо фыркнул я, притворившись, что не увидел всей серьезности этой девочки. Никакие.

Она будто того только и ждала. Мы продолжили есть и пить.

НАДЯ, ДОРОГАЯ!

Формально номер у нее третий. Первой была румынка Отилия с одним своим театром на немецких квадратных метрах, пополнившая галерею моих портретных «богинек». Затем появилась хорватка, которая была так скучна внешне и так удручающе неразговорчива, что я даже имя ее сейчас вспоминаю не без труда — а звалась она Анкой, как советская пулеметчица; ах, какие восхитительные параллели можно было б нагородить, если б эта женщина средних лет и известковой наружности оставляла не только кривые полосы по центру комнаты — жаль-жаль-жаль.

А теперь вот третья. Надя. Моет полы в моей московской квартире. Как в Москву из германий переехал, так и моет.

От природы Надя — блондинка. Сама мне о том говорила, когда мы разговорились о цвете ее волос — стриженая горшком, голова ее пыхает светом зрелого баклажана — чернильно-черным, то с синей, а то и с красноватой искрой. Выданное природой Наде не нравится, она противится доступными средствами — и вот баклажановое сияние распространяется по всей квартире, включая, кажется, даже самые отдаленные уголки, едва Надя оказывается в ее пределах, стягивает берет — то шерстяной, то фетровый, но непременно кривой, с крошечным тусклым цветиком у виска.