И пусть их будет много

— За вашей Жиббо, конечно, — улыбнулся.

Присел на край кровати, взял обе руки Клементины в свои руки. Прижал их к губам.

— Ради Бога, полежите спокойно, моя госпожа. Я приведу к вам эту вашу бабку-повитуху. Пусть она будет рядом. Мне так будет спокойнее.

Клементина смотрела на него в изумлении. Не отнимала рук.

— Объясните мне, Жак… Что вам за радость возиться со мной? И с какой целью на самом деле оставил вас Мориньер в моем доме?

Обрэ улыбнулся лукаво:

— Вы все-таки решили отказать мне в дружбе?

— Конечно, нет! — воскликнула Клементина, — но…

Он поднялся.

— Тогда я отправляюсь, графиня. А вам сюда сейчас пришлю эту негодницу Терезу — чтобы вы не скучали до нашего с Жиббо возвращения.

— Попросите Перье — он проводит вас…

— Я знаю, где она живет, — ответил, исчезая за дверями.

* * * *

Клементина, в самом деле, чувствовала себя не слишком хорошо. Все началось несколько дней назад. Все это время у нее болела спина, тянуло поясницу, мутило. Несколько раз отвратительный комок подкатывал к самому горлу. Она замирала, сталась не шевелиться, не дышать. Не показывала вида.

— Когда начнутся схватки — тогда и скажу, — думала.

Сегодня, когда она обнаружила, как сильно отекли у нее ноги и руки, забеспокоилась. Такого в прошлый раз с ней не было. Впрочем, эта беременность вообще давалась ей тяжелее.

Свою старшую дочь, Вик, она носила легко.

Клементина улыбнулась, сообразив, уже сейчас уверена в том, что у нее — две дочери: старшая, обитавшая теперь в замке своего отца, и младшая — та, что бойко стучалась изнутри, сообщая, что с ней все в порядке.

Стучалась… Клементина вдруг испугалась, побледнела, прижала ладонь к животу. Подай знак, дорогая! Пожалуйста, отзовись!

Почувствовала шевеление, выдохнула.

— Слава Богу! С тобой, милая, у меня, правда, совсем не так все просто, как с Вик, — сообщила она своему дитя. — Но если б ты знала, как я тебя люблю!

Вошедшая в комнату Жиббо застала такую картину: Клементина полулежала на кровати и тихо говорила что-то, поглаживая себя по животу. Старуха улыбнулась:

— Дождаться не можешь, когда получишь возможность поговорить со своей девочкой?

Подошла ближе. Взглянула в глаза, коснулась кончиками пальцев нижних век Клементины, взяла женщину за руку.

Повернулась к Жаку Обрэ, стоявшему в изножье.

— Ты хорошо сделал, что позвал меня. Можно было сделать это и несколько дней назад.

— Что? — испугалась Клементина. — Что-то не так, Жиббо? Что не так?

— Успокойся, — проворчала старуха. — Приготовься, сейчас будешь рожать. А ты иди, — строго сказала Жаку Обрэ. — Ступай. Мужчинам тут сейчас не место. Иди и позови сюда Терезу. Или еще кого-нибудь — кто готов помогать.

Жак кивнул. Вышел. Отправив наверх горничную Клементины, набросил на себя плащ и вышел во двор.

Глава 27. Огорчения Дени

С тех пор, как в январе умерла Анна Австрийская, Людовик, оставив Лувр, переехал в Сен-Жермен.

Многие говорили — бежал. В этом была доля истины. Король, и прежде недолюбливавший Лувр, после смерти матери не желал оставаться в нем ни одного лишнего дня.

Выслушав в очередной раз недовольные речи Кольбера, противящегося всякий раз перемене мест, он остался непреклонен.

— Через неделю, — отрезал. — А если вас беспокоят возможные задержки в рассмотрении дел, займитесь организацией переезда и перевозки документов уже сегодня.

Вместе с королевским двором в Сен-Жермен перебрались мертвенные холод и печаль. Король скорбел. В эти дни он чувствовал себя особенно одиноким. А потому он ни за что не желал отпускать от себя самых дорогих ему людей.

Он приблизил к себе Луизу де Лавальер. Заставил ее выстаивать мессу рядом с королевой. Слышал, как шептались за спиной придворные. Супил брови. И не позволял Луизе ни на шаг отступить от ее королевского величества. Будто доказывал кому-то: "Это — две мои женщины. Одну я уважаю и ценю, другую — люблю. И не вам меня осуждать!"

Не отпускал от себя Мориньера и Филиппа. Призывал их по вечерам, когда приходила пора укладываться спать. Говорил с ними. Звал их с собой на прогулки. Бродя по аллеям сада, доведенным Ленотром до совершенства, иногда обращался к ним с вопросами — пустыми, несущественными. Больше молчал. С ними ему молчалось легко.

Зато, ревнуя к памяти матери, в это же самое время отдалил от себя своего брата — Филиппа. При жизни матушки он с трудом, но терпел то предпочтение, которое королева-мать оказывала своему младшему сыну, герцогу Орлеанскому. Уговаривал себя тем, что тот — слаб и женственен. И кому, как не Филиппу, служить больной женщине утешением.

Потом, отдалившись, не находил в себе сил прийти к матери, как прежде, с открытым сердцем. В последние месяцы являлся к ней не как сын. Как король.