И пусть наступит утро

— Спасибо. Хорошего, признаться, мало. Собирается переезжать в Казахстан. Трудно одной с четырьмя… Ну а доченьки растут. — В голосе Иващенко звучали теплота и нежность.

— Разрешите? — в землянку заглянул адъютант. — Чай!

— Вот это дело, — обрадовался Богданов. — Вприкуску? — спросил он у комиссара. — Я тоже. Так вкуснее. Значит, говорите, Яков Данилович, сегодня во втором дивизионе побывали. Что же увидели? Как народ?

— Народ у нас, Николай Васильевич, золотой. Без единого звука переносят все трудности. Герои!

— Да, вы правы, люди у нас золотые, Яков Данилович, и по правде говоря, я порою завидую вам, — сказал Богданов.

— Это почему же?

— Все-таки у вас по сравнению, например, со мной куда больше возможностей бывать с людьми, наблюдать их и изучать, беседовать с ними. Это ведь так обогащает! Нужно очень дорожить этим бесценным даром человеческого общения…

— Прошу прощения, — в землянку вошел Момот.

— Это вы, доктор? Отлично! — увидев его, произнес майор. — Я сегодня заходил к вам, но вы были заняты операцией. А я хотел с вами посоветоваться. У нас возникла мысль: не можете ли вы создать у себя при санчасти лазарет, скажем, на десять — двенадцать коек для легкораненых.

— Госпитали разгружаются, — добавил Иващенко, — раненых эвакуируют в тыл. Я сегодня ездил проведать Ерохина, а его отправили на Кавказ…

— Ясно, — подхватил Момот, — это позволило бы нам сохранить кадры. Но…

— Понимаю вас, доктор, — остановил его майор. — Вы хотите сказать, что наши штаты медицинского персонала не рассчитаны на лазарет, о котором я говорю. Мы уже думали над этим с комиссаром. И пришли к выводу, что особенности обороны города позволяют пойти на это. Ведь, по сути дела, мы вертимся на пятачке. А тылы полка и вовсе находятся на одном месте. Лечение раненых не помешает нашему маневру. А нам, вероятно, придется здесь зимовать.

— Все это верно, — колебался врач, — но раненые часто нуждаются в сложных операциях. В наших условиях и нашими силами мы не сумеем делать их.

— Таких раненых мы будем отправлять в госпиталь, а после операции забирать в лазарет, — сказал комиссар.

— Вот именно, — поддержал его Богданов. — Поймите, доктор, нам хочется сделать все, зависящее от дас, чтобы люди полка не уходили безвозвратно, а имели возможность как можно скорее вернуться в свой полк. Но, разумеется, рисковать здоровьем и жизнью людей мы не имеем права, да и не хотим. Речь идет только о легкораненых.

— Согласен, — сдался Момот.

— Отлично! — улыбнулся майор. — Вот если бы мы могли также просто и быстро решить проблему потерь вообще…

Иващенко молчал. Они уже не один раз обсуждали вдвоем с Богдановым этот вопрос. Но поиски действенных мер, которые помогли бы сократить потери людей, пока не увенчались успехом.

— Чем чаще я над этим думаю, — продолжал Богданов, — тем больше утверждаюсь в мнении, что все сводится к одному и тому же.

— К чему же? — спросил врач.

— К дисциплине. Да, это не ново. Но только дисциплина способна помочь нам сохранить людей. Максимально снизить потери, А для того чтобы решить эту задачу, нам следует чаще бывать на огневых позициях, в боевых порядках и в подразделениях, контролировать их…

Момот и Иващенко ушли в половине второго, а около двух часов приехал начальник штаба полка капитан Макаров.

— Есть новости, — войдя, доложил 01Н.

Богданов предложил ему сесть на земляное ложе, служившее днем стулом и кроватью ночью, а сам углубился в карту.

Он внимательно изучал множество только что нанесенных синих линий, кружков и значков.

— Пять новых батарей, — подсчитал Богданов. — Верно, Михаил Оеменович?

— Да, — подтвердил капитан, — часть обнаруженных вчера звуковой разведкой — сегодня подтверждена оптическими засечками.

— Вижу, — сказал майор.

Когда командир полка и начальник штаба закончили работу и вышли из блиндажа, уже светало. Воздух был удивительно чист и прозрачен. Позади наблюдательных пунктов четко вырисовывались большие заводские трубы.

Богданов медленно шел, вдыхая свежий воздух. Спать не хотелось. Около окопа, ще было укрыто орудие он остановился.

— А в гражданскую был пулеметчиком, — донеслись до него чьи-то слова. Богданов прислушался. Говорили двое. Один голос принадлежал Березину. Второй, густой, спокойный, был ему незнаком.

— Значит, и в гражданскую пулеметчиком были? — спросил Березин.

— Так точно! В этих местах, правда, не приходилось воевать, хотя родом недалеко отсюда.

«Гордин», — вспомнил Богданов фамилию обладателя густого баритона.

— Жаль мне Одессу, — продолжал Гордин. — Родной, можно сказать, город. Четверть века на судостроительном отработал. Каково было оставлять? Понимаете, как подошел фашист к окраинам, будто кто-то холодными руками сердце сжал…

Увидев командира полка, оба вытянулись.

Где-то далеко ухнул орудийный выстрел. Через несколько секунд над их головой прошуршал снаряд, а спустя еще немного времени он разорвался далеко позади наблюдательных пунктов.

— Ориентир два, влево один сорок, — батарея противника! — громко доложил Гасанов. — Отсчет правого — двадцать восемь шестьдесят.