И рвется цепь

Я встаю, он тоже – впервые за весь разговор. Жмет мне руку, я поворачиваюсь и выхожу. Проходя мимо кухни, замечаю уборщицу, низкорослую восточную женщину, которая полощет тряпку со шваброй в ведре. Она оборачивается на меня, но не здоровается. Я прохожу мимо нее, заворачиваю в туалет. Раньше здесь явно была душевая. Теперь кабинки с обшарпанными дверцами. Грязные, засаленные стены и потолок, с которого клочьями свисает пожелтевшая от табачного дыма паутина. Я открываю кабинку, захожу. В нос бьет резкий запах хлорки. В туалете прохладно и тихо. Почти так же было в морге, когда я ездил на опознание родителей. Лицо отца было разбито, и я с трудом узнал его. Левый глаз полностью вытек, висок продавлен внутрь черепа. Тогда я физически ощутил тяжесть его тела, растекшегося по столу. Я сказал, что подтверждаю его личность. Мне показали мать. У нее была раздавлена грудная клетка, так что мне дали посмотреть только на ее голову – простыня скрывала все, что ниже ключиц. Я вновь подтвердил, что ошибки нет, это действительно она. Следователь пристально смотрел на меня. Наверное, ему казалось, что я в состоянии глубокого шока. Но это было не так. Я тогда вообще ничего не почувствовал. Я просто принял к сведению, что их больше нет и надо заниматься похоронами.

Я организовал все быстро, через похоронного агента. Похоже, ему было все равно, переживаю ли я о смерти родителей. Он был сдержан и профессионален. Меня это устраивало. Потом были прощание в крематории, поминки. Я просто хотел, чтобы все поскорее закончилось. Пожалуй, после смерти родителей мне стало легче, лучше, потому что я смог жить один, ушла необходимость разговаривать с ними.

Я отливаю в унитаз, убираю член в трусы, застегиваю ширинку, спускаю воду и выхожу к умывальнику с большим зеркалом над ним. Открываю кран, мою руки. Выхожу из туалета, спускаюсь по лестнице. Прохожу по тому же темному пустому коридору. У выхода стоит тот же охранник средних лет.

– Как прошло? – обращается он ко мне, оторвавшись от мобильного телефона.

– Завтра выхожу в смену.

– Хорошо подумал? Тут жестковато бывает.

– Нормально, справлюсь. Мне нужна работа.

– Ну давай, до завтра. Я, кстати, Сергей. – Он подает мне руку.

– Николай.

Глава шестая

По дороге к метро я размышляю, почему я согласился на эту работу. Мне надо чем-то заниматься. Всю свою жизнь я чем-то занимался. Учился, работал. Мне нужно как-то проводить время, и я не вижу никаких причин не поработать на тупой работе, которая хотя бы не требует сидеть у монитора компьютера. На мой счет поступила компенсация за не отгулянные отпуска и еще какие-то деньги, которые нам кинули, чтобы мы не лезли в бутылку и не связывались с трудовой инспекцией. Сумма более чем приличная, почти восемьсот тысяч. Думаю, любой другой несказанно обрадовался бы такой удаче. Поехал бы на море. Купил бы новую стереосистему и еще черт знает что. Отметил бы с друзьями. Я не чувствую ни радости, ни желания что-либо отмечать. Друзей у меня, по счастью, нет. Мне просто нужно чем-то заниматься, чтобы не просиживать весь день перед монитором.

У перехода я останавливаюсь и смотрю на прохожих. Мое внимание привлекает старуха в грязном сером плаще и старых мужских ботинках, которые при каждом шаге высовываются из-под грязной длинной юбки. Она делает маленькие упорные шажочки по залитой дождем мостовой, шаркает и продвигается вперед с решимостью зомби. Тащит за собой хозяйственную сумку-тележку, забитую каким-то неопределимым скарбом. Тележка скрипит, но это не беспокоит владелицу. Ее лицо изрыто морщинами, глаза выражают безумие и спокойствие одновременно. Губы постоянно совершают жевательные движения. Я почти уверен, что у нее нет зубов. Она продвигается ближе и ближе к тоннелю подземного перехода. Когда она входит в него, движения ее становятся медленными. Она приставным шагом смещается к стене, ставит свою тележку, роется в ней, достает раскладной стульчик, садится на него и, уставившись в соседнюю стену, замирает. Никто из прохожих и стоящих рядом бомжей не обращает на нее внимания. Губы продолжают пережевывать невидимую жвачку, глаза все такие же спокойные и безумные одновременно. Я прохожу мимо нее, не отрывая взгляда. Она не замечает меня. Сейчас, когда старуха сидит неподвижно, она кажется слепой. О чем она думает? Что делает здесь? Скорее всего, она просто пережидает дождь в переходе. Питается из мусорных баков, как и большинство бомжей. Еще одна сумасшедшая. Какого черта я уставился на нее? Я прохожу дальше. Женщины, которая пела, теперь нет. На ее месте стоит какой-то алкоголик с расстроенной гитарой. Он пытается играть песню Цоя. Ему никто не подает, но, похоже, ему все равно. Я вхожу в метро, сажусь в поезд и выбираю себе точку, на которой останавливаю взгляд. Теперь мне нужно просто добраться к себе.

К счастью, возле моего дома есть магазин «Брюки». Там продают костюмы и рубашки, так что проблема рабочей формы решается быстро. По дороге к нему захожу в торговый центр и делаю копию паспорта. В магазине приветливая девушка-консультант обращается ко мне: