И с тех пор не расставались. Истории страшные, трогательные и страшно трогательные (сборник)

Немного набок, чтобы выбивалась кокетливая кудрявая прядка над маленьким ухом и придавала Грациеле вид задорный и лукавый, – вот как носит Грациела свой чепчик.

А как носит Грациела свою беременность?..

Вот это новость! Героиня-то наша!.. А нам и невдомек. Конечно, мы видели рядом с нею Рауля, потом Фернанду, потом того, из кафе напротив, мы так и не удосужились узнать его имя, еще был высокий испанец из банка, лысоватый и смуглый, и парикмахер Зе Мигель, а мы-то, дураки, думали, что он женщин не любит, но одно дело женщины, а другое – Грациела с ее веснушками, кудряшками и ключицами. Но мы все равно не знаем, от кого беременна Грациела, а сама она ни за что не скажет. Она ходит, аккуратно повязав под чахлой, даже теперь не налившейся грудью поясок белого халатика и слегка выпятив небольшой, идеально круглый живот. Как награду, как знак отличия – вот как носит Грациела свою беременность.

А что с нею будет дальше?

Дальше она родит маленькую девочку и назовет ее Лизианой.

Или возьмет свой большой тесак и выйдет с ним из-за прилавка, покусывая веснушчатые губы, старички и старушки поначалу даже откажутся верить своим глазам. Потом-то, конечно, поверят, а те, которым удастся убежать на негнущихся артритных ногах, станут рассказывать соседям за чашкой кофе, нет, вы представляете, а казалась такой хорошей девочкой, впрочем, я никогда ей не доверяла.

А может, она купит лотерейный билет, выиграет миллион и на рынок никогда больше не вернется, даже за покупками не придет.

Мы не знаем, что-то мы совсем не понимаем эту Грациелу.

Наверное, она просто не наша героиня, зря и придумывали.

Луизинья

Луизинье было лет пять, когда старая пьяная цыганка предсказала ей, что очень скоро она исчезнет. Толстая нянька Изаура, в полосатом, как матрац, платье, отошла к киоску за лотерейным билетом, а сама Луизинья задумалась, спрятаться ли ей за большой круглой клумбой с желтофиолями, чтобы Изаура испугалась, или же быстро сбегать к лоточнику Зе Горошку купить фисташкового мороженого, но вместо этого почему-то пошла к скамейке, откуда ей махала исключительно противная старуха в сбившемся на затылок черном платке. Старуха посмотрела на Луизинью, с трудом фокусируя на круглом детском личике уплывающий взгляд, и молча протянула грязную коричневую руку ладонью кверху. Луизинья безропотно положила в ладонь монету в сто эшкудо, которую планировала целиком потратить на мороженое. Так же молча старуха спрятала монету в карман серого передника – в кармане была здоровенная дыра, но монета и не подумала выпасть, – взяла Луизинью за руку и немного подергала, как будто проверяя, крепко ли рука приделана к Луизинье. Хорошая рука, сказала она, наконец. Голос у нее был не лучше взгляда, громкий, неприятно дребезжащий, как будто крышка кастрюли упала на каменный пол. И рука хорошая, и девочка хорошая, жаль, исчезнешь скоро. Как исчезну? спросила Луизинья. А вот так, сказала цыганка и неожиданно ловко выхватила из воздуха какую-то пушинку. Вот так, повторила она, положила пушинку себе на ладонь и подула. Вместо того чтобы взлететь, пушинка вдруг стала бледнеть и таять, как будто была сделана изо льда, и через секунду грязная ладонь была пуста. А как, начала было Луизинья, но тут на них с причитаниями набежала Изаура. Одной рукой она схватила и поволокла Луизинью, другой грозила цыганке и при этом кричала, и кричала, и кричала, так, что у Луизиньи разболелась голова.

Дома, когда Изаура ушла, Луизинья рассказала про цыганку родителям. Ерунда, бодро сказала мама, еще не хватало верить всяким цыганкам, а папа добавил, что все предсказания следует понимать иносказательно. Как это, иносказательно, спросила Луизинья. Ну, так, неопреденно сказал папа и повертел руками, показывая, как именно. Ясно, сказала Луизинья.

Через неделю у Луизиньи на колене образовалось странное пятно, даже не пятно, а как бы затянутая тонкой пленкой пустота, сквозь которую было видно все, что находится у Луизиньи за спиной, как будто она сделана из стекла. Ночью родители ссорились, Луизинья слышала их из своей комнаты. Понимать иносказательно, кричала мама и неприятно смеялась, понимать и-но-ска-зательно! Папа что-то отвечал, но из-за маминого смеха было невозможно разобрать, что. Утром он посадил Луизинью в такси и отвез к врачу.

Немолодой врач, лысый и с бородкой, заглянул в пустоту на Луизиньином колене, потом с опаской коснулся ее пальцем. За ночь пленка куда-то делась, и палец вышел с другой стороны. Больно, спросил врач, быстро выдернув палец из пустоты и делая шаг назад, как будто Луизинья его укусила. Или, может, щекотно? Луизинья покачала головой. Ей было не больно и не щекотно, никак. Врач подошел к столу и тщательно протер палец спиртом.