И сердце пополам

Саша же, наоборот, лучилась счастьем, мурлыкала под нос какую-то мелодию и по дому ходила, пританцовывая. А озабоченные взгляды матери старалась не замечать — она просто не знает пока Глеба, вот и думает про него чёрт-те что.

К тому же сама когда-то обожглась — теперь на молоко дует, считает, что все такие, как Сашин отец.

Ну ничего, улыбалась Саша, вот познакомится с Глебом — тогда поймёт.

Мать расспрашивала и расспрашивала: куда ходили, что делали и так далее, но Саша отвечала односложно и скупо, потому что хотелось поскорее уединиться в своей комнате и думать про Глеба и их поцелуй, от которого до сих пор горели губы и кружилась голова. Поэтому, не вытерпев, Саша сослалась на усталость и сбежала к себе.

Для виду и в самом деле легла в кровать, но какой там сон? Ведь Глеб её поцеловал! Если бы он просто чмокнул в щёчку, по-дружески, она бы и то порхала от счастья, а тут… Столько страсти было в его поцелуе, столько жара и нетерпения, что от одних воспоминаний пылало тело.

Утром мать снова подступилась с расспросами. Выглядела она плохо — бледная, нервная, под глазами пролегли тени, и даже тонкие стрелки морщин стали глубже и заметнее.

— Я тебя не понимаю. Ты же сама этого хотела! — недоумевала Саша, с аппетитом поглощая блины с творогом. — Сама всё время сокрушалась, что я ни с кем не общаюсь. Что тебе теперь не нравится?

— Я просто хочу, чтобы ты была счастлива.

— Так я счастлива! Очень-очень счастлива! Ты радоваться должна, а ты… как на поминках.

— Я боюсь, что ты слишком… увлеклась этим Глебом. А вдруг он окажется недостойным? Вдруг для него всё это так… — мать запнулась, подбирая слово, — несерьёзно.

Саша отодвинула тарелку, аппетит пропал.

— Я только хочу, чтобы ты не была такой доверчивой, чтобы не влюблялась безоглядно, ты ведь его ещё так мало знаешь.

Саша молча встала из-за стола, убрала посуду, ушла к себе.

«Хочу, чтобы не влюблялась безоглядно… поздно, мама, поздно», — подумала она.

Эти материнские метания и страхи вроде бы стали уже привычны, но настроение всё равно подпортили. Заразили её сомнениями: а вдруг она права? Вдруг для Глеба она ничего не значит? И ещё десятки подобных «вдруг» хлынули потоком.

Отчаянно захотелось позвонить ему — теперь-то она знала его номер, — но Саша, как могла, подавляла в себе это желание. Ведь девушки первыми не должны звонить, учила мать, не должны навязываться, преследовать и всё такое прочее. Иначе как это выглядит со стороны? И что он подумает про неё?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

= 33

Спустя неделю мучительного ожидания, которая показалась ей вечностью, Саше стало всё равно, как оно там выглядит со стороны. За эту неделю Глеб никак, ни разу не дал о себе знать. Ни звонка, ни коротенькой эсэмэски.

В прошлый раз, говорила себе Саша, Глеб позвонил ровно через неделю. Может, и в этот раз так же, надеялась она.

Но вот минуло семь дней, восемь, девять — ничего. Тишина. Пустота.

Скорбные взгляды матери ещё больше травили душу, но Саша и не пыталась при ней как раньше делать вид, что всё хорошо. Она бы и не смогла.

Мать сначала припомнила: ну вот видишь, я же говорила. Но нарвавшись на взгляд, полный отчаяния, осеклась. Позже пробовала завести разговор. Повторяла: выскажи — легче станет.

Не станет, мысленно возражала Саша, не станет. И что тут можно сказать? Сотни раз повторять: мне плохо, как никогда? хочу, невыносимо хочу видеть его? Ну нет. Да и не поймёт её мать.

А ещё казалось Саше, что начни она изливать всё, что на сердце, то она попросту сломается, не выдержит этой испепеляющей тоски. А молчание, словно хрупкая, но всё же преграда, кое-как сдерживало…

В училище Сашf ездила по привычке, не замечая порой, когда и как добиралась до места. Вот вроде вышла утром из дома, куда-то брела, тряслась в переполненном трамвае — и вот уже плетётся по коридору в класс.

Её обгоняют, толкают локтями, а она ничего не чувствует. Ожидание, наверное, отупляет. Только Саша не знала, чего она уже ждёт: появления Глеба или просто ждёт, когда эта мука хоть чем-то закончится…

Карен Саркисович кричал на неё. Она видела кривящиеся тонкие губы, раздувающиеся ноздри, слышала раздражённый, чуть гнусавый голос, но слов не улавливала.

Она безучастно взглянула на мольберт, на пришпиленный чистый лист. Ни мазка, ни штриха. Карен перестал сердиться, наоборот, даже озадачился: здорова ли она?

Как она может быть здорова, если её почти не существует? Если внутри пустота?

А с пластической анатомии её и вовсе отправили: «У вас такой больной вид, Саша, идите лучше домой».

Домой она, правда, не пошла.

После занятий Саша взяла в привычку бродить по городу. А вдруг они случайно встретятся? Ведь тогда встретились, прямо на остановке. Кружила по улицам, наведывалась в сквер. Гуляла по лабиринту. Даже нашла ту самую веточку пихты, закованную в глыбе льда и, не сдержавшись, всхлипнула.