...И штатские надели шинели

Так из троих в живых остался один я. Через час меня доставили на командный пункт, а оттуда - в медсанбат.

Более двух недель пролежал я на койке в теплой палате медсанбата, разместившегося в одном из домов Ораниенбаума. Военврач второго ранга Е. Т. Могилевская поставила такой диагноз: контузия и нервное потрясение...

Когда я выписался из медсанбата, стояла уже зима. Под ногами поскрипывал свежий снег. Приехавший за мной на санях Амитин сообщил, что полк выведен на отдых и будет пополняться. Но прежде чем ехать в штаб полка, мы отправились к командиру дивизии. Генерал Любовцев приказал мне ехать и принимать у Павленко полк.

- Составьте план учебы без промедления, как только получите пополнение: долго полк отдыхать не будет, - предупредил он напоследок.

От Любовцева я узнал, что наша дивизия переименована. Теперь ее номер восемьдесят пять, и она считается кадровой.

2

Наш новый комиссар старший политрук Алексеев, секретарь партбюро Амитин и начальник штаба Павленко во всем помогали мне. Кадровый статут дивизии был встречен с одобрением. Воины увидели в этом признание их боевых заслуг, того, что ополченцы научились бить врага не хуже, чем давно сформированные, сложившиеся и обученные соединения.

Вскоре дивизию вывели во второй эшелон и укомплектовали в соответствии с новым штатным расписанием. И все же основной ее костяк по-прежнему составляли ветераны-ополченцы, прошедшие трехмесячную боевую закалку. Наш стрелковый полк теперь числился под номером 103. Так же как и другие части дивизии, мы получили пополнение.

Сначала пришла рота политбойцов, состоявшая в основном из интеллигенции - инженеров, учителей школ, преподавателей вузов, юристов, работников советских учреждений и даже ученых, в том числе кандидатов и докторов технических наук, историков.

Часть из них оставили на штабной работе и назначили политруками рот. Кое-кого послали в хозяйственный взвод и во взвод связи. Правда, в штабе и политотделе дивизии нам за это сделали внушение, даже попытались принудить нас составить из присланных специальную стрелковую роту. Но мы отстояли свое решение - и оказались правы: вскоре штаб фронта стал срочно отзывать некоторых политбойцов - они понадобились для выполнения более важных заданий. Позже, года через полтора, я встретил в Ленинграде одного из ученых, отозванного командованием фронта. Он сказал, что выполняет задание, имеющее стратегическое значение.

В 8-й армии, удерживавшей Ораниенбаумский пятачок, наша дивизия пробыла недолго. Военные транспорты перебросили нас через Финский залив в Ленинград.

Высадились в Торговой гавани еще до рассвета. Нам предстояло вместе с другими полками и дивизиями готовиться к наступательным боям, чтобы прорвать кольцо блокады, очистив от гитлеровских захватчиков хотя бы одну железнодорожную ветку, связывавшую Ленинград с Большой землей. Затянутое тучами небо было хмуро и неприветливо. Дул холодный, пронизывавший до костей ветер. Каково было в такую погоду поднимать людей, которые прикорнули в складских помещениях гавани, тесно прижавшись друг к другу, но мы не имели права терять время. Да и опасно было оставаться на открытом берегу. Фашисты могли заметить нас и атаковать с воздуха. И вот уже дана команда: "Ма-арш!"

Я пошел с первым батальоном, которым по-прежнему командовал Савкин, обладавший драгоценным для воина качеством - он никогда не терялся и не падал духом. Его оптимизм поднимал настроение бойцов, помогал трезво смотреть на вещи, правильно оценивать обстановку.

Чтобы попасть на Большой проспект, надо было пройти Гаванскую улицу. Она была совершенно пустынной, и, лишь дойдя до самого ее конца, мы увидели, как из дома, сложенного из потемневшего от времени кирпича, вышли двое мужчин и подросток. Ленинградцы... Они поравнялись с нами: как бледны их худые лица! Все трое были в видавших виды ватных фуфайках и таких же брюках. На головах - ушанки, на ногах - обшитые кожей валенки. Чем-то озабоченные, они не проявили к нам никакого интереса. И это нас поразило. В мирное время появление на улицах города воинской части всегда вызывало любопытство. У меня в памяти еще не изгладились дни, когда мы отправлялись на фронт: каждый, кто попадался навстречу, я уже не говорю о знакомых и близких, старался поприветствовать нас, махал рукой. А сейчас, в ранний час ленинградского ноябрьского утра никто не обращал на нас внимания. К военным в городе привыкли. Лишь у Дворцового моста нас остановил патруль коменданта города. Документы проверяли молча. Бросили несколько скупых слов, возвращая мое удостоверение:

- Значит, к нам на подмогу. Это хорошо.

Чем ближе к центру, тем тяжелее становилось на душе.

Полуразрушенные жилые дома. Заколоченные фанерой окна. Истощенные люди, еле переставлявшие опухшие от голода ноги. Кое-где на тротуарах лежали трупы.