И сильно падает снег…

За полгода Инденбаум и его свита набили руку, постигнув в совершенстве нехитрую науку вместе с душою вышибать из мужика хлеб и мясо, шерсть и кожи, лен и табак и многое иное. Введенная губпродкомом дополнительная разверстка убедительно подтверждала предсказания эсеровских прокламаций: большевики не успокоятся, пока не пустят мужика по миру...

Но крестьянин и тут стерпел. Не хотел он «кровяниться», с кольем да топором лезть на регулярные красноармейские части. А губернских начальников (Аггеева, Новоселова, Инденбаума) заела революционная чесотка, кулаки чесались от неуемного желания так жулькнуть сибирского «куркуля», чтоб брызнуло кровавое сусло.

Уже тогда, в далеком двадцатом, на четвертом году Советской власти затосковали большевики по казарменной державе, где все и вся было бы расставлено, размещено, разложено так, как угодно; где можно было бы повелевать да командовать как того душеньке желательно, как того левая нога изволит. И вот, не спросив земледельцев, они решают сколько и чего надо посеять в двадцатом первом; сколько и чего собрать, куда деть, как распорядиться чужим крестьянским добром, чужим мужицким трудом. А чтобы крестьянин не брыкался, сам лез в хомут, не выпрыгивал из оглобель, слушался вожжей, его следовало пообмять, погнуть, выбить из него спесь, заклепать глотку, чтоб не орал непотребное, надломить хребет, чтоб сыздаля видно было: покорен; чтоб можно было усесться на него верхом и, помахивая прутиком, покрикивать: «Шевелись!.. Корми нас!.. Пои нас!.. Защищай нас! Давай, давай!.. Возьми вправо!.. Верти влево!..»

Осмысливая последующие события, я выявил, на мой взгляд, возможные причины, объясняющие действия губернской совпартпродверхушки.

1. Безудержный карьеризм.

2. Левацкий заскок, стремление любой ценой дожать сибирского куркуля, вырвать у него хлебушка побольше.

3. Хамское отношение к крестьянину, пренебрежение его интересами, хозяйской психологией и человеческим достоинством.

4. Намеренное натравливание сибирского крестьянина на Советскую власть. Сознательная провокация восстания...

Аллюром завершив дополнительную продразверстку, «выкачав остатний хлебушек у крестьян, губпродкомиссар Инденбаум не успокоился и на этом. Видно, очень хотелось ему придумать еще что-нибудь «такое... из рук вон», чтоб навсегда рассчитаться с непослушным сибирским мужиком, утвердиться в своем всесилии и могуществе. То ли сам он надумал, то ли провокаторы «подкинули» ему эту идейку? – неведомо. Только вдруг «обнаружились факты» разбазаривания крестьянами семенного зерна. Опираясь на эти «факты», губпродкомиссариат объявил семенную разверстку. Согласно его инструкции, необходимо было отнять у крестьян семена, свезти их в государственные склады, продержать там до весны, с тем, чтобы возвратить владельцам к началу сева.

Губернский комитет по проведению посевной разверстки назывался «Комитет по оказанию посевной помощи населению». Вон как миролюбиво и демократично. Однако вел себя этот «волк в овечьей шкуре» вполне по-волчьи, разговаривая с крестьянами тем же языком, что и «продразбойники».

Приказ № 2

Губернского комитета по оказанию посевной помощи населению

§ 1. Весь семенной материал, находящийся в отдельных хозяйствах, подлежит изъятию и ссыпке-складке в общественные хлебохранилища для чего производится разверстка...

Ну, а что такое РАЗВЕРСТКА крестьянин уже знал, да и проводить ее станут те же выкормыши Инденбаума, для которых беспредел – норма...

Дикая, нелепая затея. «Коммунисты приели наш хлебушек, теперича принялись за семена... – покатилось по деревням.

Мужики рычали. Мужики размахивали кулаками. Бабы ревели, как по усопшему родителю. Но семена везли. Метили свои мешки, сами охраняли амбары. И может стерпели бы и семенную, кабы не поступила команда увозить семена в город.

Это была последняя капля в чаше мужицкого терпения.

Чаша оказалась переполненной.

Крестьянин взялся за топор: началось восстание...

В кровавых событиях 1921 года прежде всего повинен Тюменский губернский, партийный комитет. Повинен лично ответственный секретарь губкома С. П. Аггеев. Отчаянный рубака-кавалерист, лихой командир продотряда, двадцатитрехлетний Аггеев, вознесенный на пост первого секретаря губкома, остался прежним продотрядовцем кавалеристом, который умел рубить, стрелять, выкручивать «кулакам» руки, но ни наблюдать, ни думать – не умел и не хотел. Подогреваемый, подстегиваемый ленинскими директивами, декретами, телеграммами, Аггеев из кожи лез, чтоб доказать «свое усердье и проворье – отнять хлеб у сытых сибиряков, перешибить хребет, согнуть в поклоне сибирского мужика. О начавшемся восстании он не докладывал Кремлю до тех пор,

пока бунтарское пламя не охватило всю губернию и можно было, наконец-то, пустить в дело регулярные войска, залить крестьянской кровью бескрайние снега. И то, что он пал от рук той самой большевистской диктатуры, во имя которой уложил в землю десятки тысяч крестьян, мною воспринимается, как заслуженная расплата за свои злодеяния.