И слово это было - Россия.. «Спаси меня... Соловецким монастырем»

А. В. Никитенко с великой скорбью встретил известие о кончине А. С. Пушкина. Он нашел мужество на заседании Цензурного комитета резко не согласиться с указанием министра Уварова о новой цензуре уже известных всей России пушкинских произведений при подготовке первого посмертного собрания сочинений. Протест Никитенко поддержал В. А. Жуковский, который добился у императора разрешения печатать без изменения уже известные сочинения поэта.

Никитенко записал в «Дневнике»: «Спрашивается: можно ли что-либо писать и издавать в России? Поневоле иногда опускаются руки, при всей готовности твердо стоять на своем посту охранителем русской мысли и русского слова. Но ни удивляться, ни сетовать не должно»^{66}.

Объективности ради скажем, что Никитенко никогда не имел революционных устремлений. Напротив, он был осторожным и умеренным чиновником либерального толка. Но и его душу весьма беспокоили противоречия: «Часто, очень часто… я бываю поражен глубоким, мрачным сознанием своего ничтожества… О, кровью сердца написал бы я историю моей внутренней жизни! Проклятое время, где… общество возлагает на вас обязанности, которое само презирает…»^{67} Вот такими мыслями заканчивает он записи в 1841 году.

«ОТПРАВИЛСЯ К СОЛОВЕЦКОМУ МОНАСТЫРЮ…»

Так пишет А. С. Пушкин о Петре в своем незавершенном труде «История Петра I». Он дошел до нас в виде обширного подготовительного текста, с которого Пушкин имел намерение написать «Историю» в короткий срок, как он сам выразился — «в год или в течение полугода».

Пушкин изучил немало печатных исторических источников, а с начала 1832 года с разрешения Николая I работал в архивах. В июне 1834 года он писал жене: «Петр I идет, того и гляди, напечатаю 1-й том к зиме». Но надежды не сбылись.

О Пушкине-историке есть немало свидетельств его современников. Приведем лишь два, относящиеся к году смерти поэта. Михаил Андреевич Коркунов — археограф, преподаватель Московского университета — пишет 4 февраля 1837 года издателю «Московских Ведомостей»: «С месяц тому Пушкин разговаривал со мной о русской истории; его светлые объяснения древней Песни о полку Игореве, если не сохранились в бумагах, невозвратимая потеря для науки; вообще в последние годы жизни своей, с тех пор, как вознамерился описать царствование и деяния Великого Петра, в нем развернулась сильная любовь к историческим знаниям и исследованиям отечественной истории. Зная его, как знаменитого поэта, нельзя не жалеть, что вероятно лишились в нем будущего историка»^{68}. А старший друг поэта Александр Иванович Тургенев пишет на другой день после смерти поэта И. С. Аржевитинову: «Последнее время мы часто виделись с Пушкиным… я находил в нем сокровища таланта, наблюдений и начитанности о России, особенно о Петре и Екатерине, редкие, единственные… Никто так хорошо не судил русскую новейшую историю: он созревал для нее и знал и отыскал в известность многое, чего другие не заметили»^{69}.

Итак, Пушкин завершил собственный свод подготовительных текстов «Истории Петра I». Ознакомившись с этим трудом после смерти поэта, Николай I указал: «Сия рукопись издана быть не может…»^{70}, ибо Пушкин очень объективно отразил в ней не только положительные и весьма прогрессивные, но и отрицательные стороны личности Петра, его беспощадное, хоть и во имя великих целей, угнетение простого трудового народа. Вот тезис Пушкина: «Достойна удивления разность между государственными учреждениями Петра Великого и временными его указами. Первые суть плод ума обширного, исполненного доброжелательства и мудрости, вторые нередко жестоки, своенравны и, кажется, писаны кнутом. Первые были для вечности или по крайней мере для будущего, — вторые вырвались у нетерпеливого самовластного помещика».

Время не пощадило пушкинскую рукопись «Истории Петра». Она была потеряна еще в прошлом столетии и обнаружена в 1917 году, вместе с цензурной копией. Но из 31 пушкинской тетради уцелело только 22, а из 6 томов цензурной копии — лишь три. После некоторых последующих находок все же недостает частей, посвященных 1690–1694 и 1719–1721 годам.

Таким образом, мы не располагаем пушкинским текстом о двух приездах Петра на Беломорье в 1693 и 1694 годах и о путешествии Петра в 1694 году на Соловки. Факты же таковы.

4 июля 1693 года двадцатилетний царь отправился из Москвы на Север, в единственный морской порт России — за «морской наукой», пообещав матери Наталье Кирилловне в море не выходить, а только посмотреть его с берега^{71}. Царя сопровождала свита около 100 человек. 30 июля Петр прибыл в Архангельск и остановился в специально для него срубленной «светлице с сеньми». Царя встречали колокольным звоном и пушечной пальбой. Слово, данное матери, молодой царь исполнить никак не мог, не мог удержать себя, и 6 августа на двенадцатипушечной яхте «Святой Петр», построенной к приезду Петра русскими плотниками под руководством иноземных корабельных мастеров, вышел в Белое море, впервые увидел бескрайние просторы, и они навсегда покорили сердце юного царя.