И снятся белые снега…

В эти минуты Леонид Владимирович забыл, что считал сына шалопаем, привыкшим, чтоб другие устраивали его судьбу. Он забыл, что порой Алик был до отвращения неприятен ему: и своей сутулостью, и неразвитой грудью, никогда не знавшей элементарной утренней зарядки, и остро выдвинутой, как у матери, челюстью с приоткрытыми верхними зубами, что придавало его лицу дураковатый вид, а главное том, что сын был духовным двойником своей матери, унаследовавшим от нее все житейско-нравственные привычки.

Все это Леонид Владимирович позабыл сейчас. Он давно не видел сына, и, как всякому отцу, ему хотелось узнать о нем что-то хорошее, такое, что порадовало бы его.

— Ты говоришь, никаких перспектив на близкое будущее? Что ж так? — спросил он, чувствуя некое раздражение против Прохорова, который в прошлом работал под его началом, а нынче руководил научно-исследовательской организацией, где трудился сын.

— Да ну, длинный разговор! Потом расскажу, —  отмахнулся Алик. — Твой Прохоров делает вид, вроде меня не знает. Ты ему как-нибудь звякни.

— Ладно, ладно, — кивнул Леонид Владимирович, не желая говорить о подобных вещах при шофере, и спросил: — Ну, а что нового дома?

— Все о'кей, — сказал Алик. И вдруг оживился: — Хо, тебя ждет приятный сюрпризец!

— Что ж такое? — улыбнулся Леонид Владимирович.

— Английский дог. Шесть месяцев, а он — во, с теленка вымахал! — Алик вскинул руку к потолку машины. — Хотел его к вашему приезду сплавить, и не вышло. Один доцент мне триста рэ за него давал.

— Ну, зачем же? Если хороший дог, пусть живет, — добродушно сказал Леонид Владимирович.

— Нет, придется сплавить, он с завхозом конфликтует, — поморщился Алик, называя «завхозом» свою хроменькую бабку. И засмеялся: — Не сошлись характерами. А мне дог за ничто достался: одна симпатичная особа подарила. Мы с ней единую тему долбим — изучаем с помощью напильника зубы кашалотов. Улавливаешь, какая веселая работёнка?

— Я чувствую, в твоей жизни намечаются перемены? — снова улыбнулся Леонид Владимирович. По правде говоря, он давно мечтал, чтобы сын женился, полагая, что собственная семья возложит на него определенные обязанности и придаст его характеру самостоятельности. Сыну, слава богу, двадцать шесть, а серьезности в нем никакой.

— Да что я, шизик? — смеясь, ответил Алик. — Уж лучше пилить зубы кашалотам, чем тебя запилит жена. Между прочим, окромя зубов, мы увлеклись серными пробками в ушах китов. Наш мини-шеф мечтает на этих пробках выскочить в доктора наук.

— Каким же образом? — машинально спросил Леонид Владимирович, продолжая думать о том, что сыну все-таки пора бы жениться.

— Представь, он считает, что по серным пробкам можно определять их возраст…

Так, за разговором, они и подъехали к гостинице «Морская», упрятавшейся среди могучих кленов в тихом тупичке, убежавшем под прямым углом от шума центральной улицы. Осень была в разгаре, и клены горели пронзительно-желтым огнем. Было тепло, пахло нагретым камнем домов, асфальтом и сухими листьями. Словом, все было насыщено терпким и пряным духом ввалившейся в город осени, полной солнца и ярких красок.

Чемоданы выгрузили из такси, Виктор с Аликом внесли их в вестибюль, затем на третий этаж, в двухместный номер с открытыми окнами, занавешенными, как гардинами, крупными желтыми листьями клена.

Во время общих хлопот Алик то и дело спрашивал мать, что она привезла ему, не забыла ли чего из просимого им. Она отвечала, что все в порядке, перечисляла привезенное. Алик чмокал мать в щеки, говорил, что она «модерново выглядит», что у нее шикарный брючный костюм и так далее. Она тоже расспрашивала его о том о сем, спросила, как делишки у «завхоза», сын сказал «все о’кей», и Леониду Владимировичу стало ясно, что все фирменное тряпье и безделушки, исправно передаваемые женой в чемоданах через бывшего капитана «пассажира» Никифорова, благополучно достигли Одессы и благополучно сбыты «божьей старушкой».

Чемоданы простояли в неподвижном виде не более пяти минут, потом их стали раскрывать, извлекать на свет божий джинсы, куртки, пестрые мужские рубашки, галстуки, туфли и прочее, прочее. Алик натягивал на себя то одно, то другое из обнов, вертелся перед зеркалом, откровенно любуясь собой, издавал восторженные всклики.

Леониду Владимировичу было неприятно глядеть на это маскарадное переодевание сына и на глупую радость его. Он отошел к окну, уставился на желтый клен и вновь с тоской подумал, как не повезло ему с сыном. Ему захотелось тотчас же подойти к столику, где стоял телефон, и позвонить Антону. Но он удержался от соблазна, решив, что вскоре они все разойдутся по каким-нибудь своим делам, оставят его одного, и тогда он возьмет свои чемоданы и уйдет отсюда.

Пока он был занят этими мыслями, Алик закончил переодевание, опять облачился в старые джинсы, панибратски сказал матери:

— Муттер, давай подмарафеться — и пора в кабак спускаться. Мы с Витей со вчерашнего долгого дня ничего не жевали.

— Да-да, нужно поесть, — ответила она и, взяв свою сумочку с парфюмерией, подсела к большому трюмо.

Алик подошел к Леониду Владимировичу.