И снова Оливия

– Но началось это лишь в последние несколько месяцев… ох, как же все это противно, и вдобавок – только без обид, Берни, – но он… старик. Ну, в общем…

– Да, – сказал Берни. – Разумеется, он старик.

– Пожалуйста, не переживайте из-за меня. Прошу вас.

– Его поведение следует предать огласке, – заявил Берни.

– Я не стану на него доносить, – ответила Сузанна.

Берни поднял руку, прощаясь:

– До свидания. Удачи, Сузанна. Звони, если я понадоблюсь.

Он включил зажигание, и Сузанна почувствовала, что опять погружается в отчаяние, страшное, невыносимое.

Она вылезла из машины Берни, села в свою и смотрела, как он выезжает на дорогу. С дерева, под которым стояла машина, на капот упало несколько оранжевых листьев. В телефоне она увидела сообщение от мужа, он спрашивал, как она, и Сузанна ответила, пообещав позвонить в скором времени. Она смотрела на обугленные останки дома, в котором выросла. Постарайся, велела она себе с некоторым раздражением, имея в виду: постарайся вспомнить что-нибудь хорошее

Это ей не удавалось.

У нее вообще не находилось никаких воспоминаний, лишь горстка разрозненных картинок: вот мать за ужином встает из-за стола с бокалом вина в руке; отец спускается по лестнице будто в полутьме – его плохо видно. Дойл, всегда такой непоседливый, такой тонкокожий. Сузанна посмотрела в другую сторону, на Мэйн-стрит, видневшуюся за деревьями, и подумала, что в этом городе она провела детство и юность, но училась в частной школе в Портленде, и город так и не стал для нее родным, а ведь мог бы стать. Девочкой она часто и подолгу гуляла одна, пересекала мост, спускалась к побережью – тут память ее не подводила. Затем ей вспомнилось, как Дойл каждое утро садился рядом с ней на заднее сиденье автомобиля, лупил себя по колену, смеялся. Они были по-настоящему близки, потому что оба ходили в одну и ту же школу в другом городе. И потому что она любила его, своего братика. Обычно отец отвозил их в Портленд, и Сузанна вдруг припомнила, как он останавливался на заправке рядом с Фрипортом и возвращался с целлофановым пакетом, набитым пончиками, шесть маленьких пончиков в сахарной пудре. «Держи, Звездочка», – говорил отец, потому что еще он покупал им золотистые бисквиты «Звездочки», и они обедали ими на большой перемене.

* * *

Дома Берни с порога шагнул на кухню; жена, стоя к нему спиной, мыла посуду, и Берни сгреб ее в охапку. Женщиной она была невысокой, макушкой едва доставала ему до подбородка.

– Ой, Ева, – сказал он.

Она оглянулась на мужа, мыльная пена с пальцев закапала на пол.

– Понимаю.

Обняв жену одной рукой, Берни смотрел на кедр, высившийся за кухонным окном.

– Бедная девочка, – вздохнула жена.

– Да, – согласился Берни.

Поднявшись в кабинет, он сел за письменный стол, развернув кресло к окну, выходившему на реку. Сузанна вела себя более по-детски, чем он ожидал; когда он позвонил ей, чтобы сообщить о смерти ее отца, она держала себя в руках и разговаривала как взрослый человек. Надо полагать, увидев сгоревший почти дотла дом, столкнувшись с реальностью, она дрогнула. С другой стороны, он удивился проницательности Сузанны касательно ее отца. Роджер Ларкин действительно фыркал при упоминании о ее юридической деятельности и не раз говорил Берни, что его дочь «не более чем социальный работник». Обхватив ладонями подлокотники кресла, Берни вспоминал, каким был Роджер в молодые годы – темноволосый красавец под руку с очаровательной блондинкой-женой, уроженкой Филадельфии. Роджер родился в Хоултоне, штат Мэн, в бедной семье, но, будучи парнем смышленым, поступил в Уортонскую школу бизнеса, а потом просто делал деньги, и с каждым разом все больше и больше денег. Когда он впервые явился к Берни за юридической консультацией, речь шла об инвестициях в Южную Африку. Он уже придумал, как обойти закон, но ему требовалось уточнить детали, и Берни его проконсультировал. Но сказал: «Мне это не нравится, Роджер», и Роджер ответил с усмешкой: «Вы – мой юридический консультант, а не священник». Берни запомнил это на всю жизнь, ведь к священнику, как и к Берни в кабинет, тоже приходят с разного рода тайнами и секретами, но священник – по общепринятой версии – чист душой, а Берни чистым себя не ощущал. Роджер Ларкин годами заседал в попечительском совете симфонического оркестра Портленда и других попечительских советах. Много лет назад Роджер пришел в кабинет к Берни и сказал: «Мне крайне необходима ваша помощь». У него была интрижка с женщиной из его офиса, Роджер оплатил ей аборт в Нью-Йорке, после чего она подала на него в суд. Берни быстро уладил это дело, пресса не успела что-либо пронюхать. Об этой стороне жизни своего отца Сузанна, кажется, ничего не знала.