И снова про войну(Рассказы и повесть)

— Гут! — ещё больше фашист обрадовался, сходил в хату, принёс кусок хлеба, на землю рядом с Лёвчиком кинул, съесть разрешил.

— Найн![7] — Без рук только.

С того и пошло.

2

Так пошло: Лёвчик лаял на людей, что изредка проходили мимо двора, выл по команде фашиста, бегал за палкой — на ту длину, что позволяла цепь, и получал свою порцию воды и хлеба. Изредка ему перепадали каша, варёный картофель и кукуруза. Но чаще Лёвчика награждали побоями. За всё. Даже просто так. Синяков на теле было так много, что Лёвчик не мог их сосчитать. Если бы и умел, не смог бы: как, например, сосчитать синяки на спине?..

Однажды Лёвчику дали мяса.

К его хозяину пришли другие фашисты. Они принесли с собой много бутылок и живую свинью, которую зарезали прямо во дворе. Там же во дворе фашисты развели костёр.

До этого Лёвчик спал. Он вообще старался как можно реже вылезать из-под крыльца. Осень минула половину срока — ночи стали холодными. За ночь Лёвчик промерзал так, что за день не успевал согреваться. Была у Огурчика в будке подстилка — домотканина старая, Лёвчик её, с трудом до будки дотянувшись, под крыльцо утянул. На домотканине лежал. Укрывался полотенцем. Ветром с изгороди его, фашистское, сдуло, Лёвчик и подобрал. Фашист искал. Под крыльцо тоже заглядывал, но Лёвчик, не будь плох, полотенце под домотканину засунул. Фашист под неё не посмотрел. А полотенце хорошее было — с Лёвчика размером и толстое.

Когда тушу свиньи разделили на несколько частей и одну часть обжаривать стали, Лёвчик из-под крыльца выбрался. На запах. Уж больно вкусным обдало — ветер донёс.

У фашистов глаза на лоб полезли сперва, а потом им хозяин Лёвчика объяснил, в чём дело.

— Майн хунд![8] Ссоббакка! — сказал, Лёвчика по голове потрепав. И потребовал: — Лай!

— Гав-гав-гав! — затянул Лёвчик.

Фашисты засмеялись, загалдели — они были пьяными и довольными, до этого часто повторяли: «Моска! Москау!» — и пели свои непонятные Лёвчику песни.

— Вой! — приказал фашист.

И Лёвчик, задрав голову к небу, застонал:

— И-и-и!

Фашист кинул палку:

— Ком!

Лёвчик принёс и положил палку к ногам хозяина.

Фашист поднял её и замахнулся снова.

Его остановил другой:

— Найн!

Взяв палку из рук хозяина Лёвчика, фашист вытащил ею из костра другую палку — горящую и со всего размаху пнул ногой:

— Ком! Неси!

Палка шипела красным, дымилась, но, зная, что будет, если он не выполнит приказ, Лёвчик схватил её зубами и со всей мочи кинулся назад. Принёс и ткнулся лицом в землю:

— И-и-и! — Боль разрывала губы, язык, нёбо. — И-и-и!

Фашисты хохотали.

Затем тот, что кинул палку, отрезал от непрожаренной части туши кусок мяса и бросил его Лёвчику:

— Ам!

— Найн! Хунд! — тут же возразил хозяин и забрал кусок. Вместо него он отрезал другой — сырое мясо, точнее кость. — Ешь!

Это было первое мясо, которое Лёвчик видел за много дней и, как не болел обожжённый рот, он схватил кость и с визгом помчался под крыльцо, — лишь бы не отобрали.

3

Через село часто проводили пленных. Наших пленных. Сначала часто. Затем реже. Потом совсем редко. Лёвчик видел их сквозь дыры в изгороди: в начале осени испуганных, пришибленных, в середине — усталых, подавленных, в конце — раненых, перевязанных.

Когда выпал первый снег, к Лёвчику пришёл учитель. В потёмках пришёл, крадучись. В руках что-то нёс.

— Лёвчик! — позвал свистящим шёпотом.

Лёвчик не отозвался. Сил не было. Да и вылезать из-под полотенца не хотелось.

Учитель перелез во двор и по-прежнему крадучись направился к крыльцу:

— Лёвчик!

— Ахтунг![9] — взревел из хаты фашист.

И Лёвчик тут же, как того требовал хозяин, взвыл и залаял:

— Гав-гав-гав!

Учитель, испугавшись, кинулся прочь.

Лёвчик видел, как из его рук что-то выпало и осталось лежать во дворе.

— Ахтунг! — ещё раз проорал из хаты хозяин, но во двор не вышел.

— Гав-гав! — пролаял и смолк Лёвчик.

Уже ночью он, стараясь не греметь цепью, подобрал обронённое. Это был кусок овчины — старой, дырявой, но такой тёплой! Чтобы фашист не нашёл и не отобрал находку, Лёвчик до утра рыл голыми руками стылую — у себя под крыльцом — землю. Утром овчину вместе с полотенцем он спрятал в ямку, укрыв домотканиной. Ночами доставал — укрывался-укутывался. Спать стало теплее. Но пришла настоящая зима.

Фашисты стали злыми. Они уже не собирались вместе, чтобы пожарить мяса, выпить и погалдеть. Если и собирались, то для того, чтобы сказать друг другу несколько раз «Москау» и покачать головами.

Лёвчик не один раз выл перед своим фашистом, показывая на свои ноги и руки. Тот только ухмылялся в ответ и шипел:

— Ссоббакка!

Ни обуви, ни одежды не давал. А из одежды на Лёвчике были лишь прохудившиеся портки да такая же ветхая рубашонка.

Пальцы ног, рук, ладони потрескались, кровили, оставляя на снегу красные точки и разводы. Фашист ругался, пинал Лёвчика, заставлял съедать испорченный, по его мнению, снег.

Лёвчик стал кашлять. Одну ночь особенно громко.

Фашист вышел во двор, достал Лёвчика из-под крыльца и с размаху сунул в ближайший сугроб. Вниз головой.

Приступ кашля не заставил себя ждать. Но едва тело Лёвчика содрогнулось от кашля, как на его спину опустилось что-то тяжёлое.