И снова уйдут корабли...

— Внимание! Внимание! Доброе утро, товарищи! — услышали мы как-то утром но судовой радиотрансляции бодрый голос первого помощника. — Судовое время семь часов утра. 21 апреля 1979 года. Сообщаем вам, что сегодня мы отмечаем славный юбилей нашего товарища, старого витязянина, отважного морехода и замечательного ученого Евгения Михайловича Крепса. Сегодня исполнилось 79 лет 11 месяцев и 21 день со дня его рождения…»

И была вывешена веселая стенная газета, и прозвучала по трансляции веселая юбилейная радиопередача. В полной мере испытал в этот день юбиляр то, что он больше всего ценит в жизни — радость общения с людьми и улыбку.

Копенгаген был последним чужим причалом на пути «Витязя», последним из тысячи, к которым он швартовался на протяжении трех десятилетий. Там, на юге Европы, все давно цвело, а здесь на этом северном берегу только-только проступал пух молодой листвы.

Мы не торопясь бродили по городу. Конечно же, подошли к знаменитой Русалочке, символу Копенгагена. Она притулилась на валуне у самой воды, зябко поджала свой хвост, продрогшая под студеными северными ветрами.

— Недалеко отсюда есть памятник, возле которого нам нужно обязательно побывать, — сказал Евгений Михайлович, — Наш долг — мы же моряки!

Это оказался памятник морякам: в граните были высечены имена погибших в разные времена датских кораблей.

Мы молча постояли у гранитных плит.

Прошли еще немного и увидели огромный черный валун. На нем высечены барельефы трех мужчин в полярных штормовках п возле их ног собаки с нартами. Люди устремлены вперед, они бросают вызов природе, времени, расстоянию. Крепс сказал, что это памятник тем, кто осваивал Гренландию.

На всем пути, во всех портах, куда заходил «Витязь», мы неизменно встречали запечатленную в монументах, надгробьях, скульптурах, мемориальных кораблях, поставленных к почетным причалам, благодарную память людей о тех, кто, не зная в жизни покоя, шел на риск и даже смерть ради счастья поиска и открытия. И в своем последнем рейсе неутомимый странник и искатель «Витязь», казалось, намеренно приобщал нас, витязян, к свидетельствам величия духа и помыслов других народов, чтобы напомнить нам, что мы — бойцы одной великой и вечной армии прогресса.

— Как жаль, что у нас в стране почти нет подобных памятников мужеству наших соотечественников в покорении природы, — заметил Евгений Михайлович, когда мы возвращались на судно к пассажирскому причалу Копенгагена. — Нет монументов в честь открытия Антарктиды, освоения Арктики, высадки на Северном полюсе, перелета в Америку, мало памятников нашим великим морским исследователям, вообще мало мемориалов, связанных с нашим освоением моря. Почему? Мы же великая морская держава.

Он помолчал и вдруг печально закончил:

— Я предвижу, что идею превратить наш «Витязь» в мемориальное судно тоже будет непросто осуществить. Но мы должны бороться за осуществление этого замысла. Никогда себе не простим, если равнодушие нас победит.

Мы покидаем Копенгаген вечером. Залив был в тумане. Как нам сообщили, вся Балтика забита плотным, как войлок, туманом.

За пределами порта нас долго и тоскливо предупреждали об опасности густыми сигналами-гудками невидимые в набухшем вечерней мглой тумане плавучие маяки. «Витязь» отвечал им печальным басом.

Всю ночь раздавались тревожные вскрики нашего корабля. Туман не рассеивался и в мощном свете прожекторов вздымался призрачными волнами, пенился, словно кипел. С приходом утра он еще больше загустел, казалось, мы плывем в кипящем молоке.

Я поднялся на мостик. Там неотлучно находились капитан и его старший помощник. Глаза у них были красными от бессонницы и напряжения. Вахтенный помощник, болезненно щурясь, снова и снова пытался что-то разглядеть впереди по курсу судна. Но что там разглядишь! Видимость всего метров сто. Даже нос судна начисто стерт, словно его не существует вовсе, а фок-мачта еле обозначена.

Испытания подбрасывались одно за другим. Вышел из строя локатор через несколько часов, перегревшись от перегрузки, отказал и второй. Беда! Настоящая беда! Никогда такого не случалось. Шли словно ослепленные. И гудел, гудел «Витязь», предупреждая кого-то неведомого: уступи дорогу, я стар, слаб зрением, я иду на заслуженный покой, но я еще борюсь, потому что я не кто-нибудь, а витязь, и буду бороться до конца.

Шли по дороге проторенной, и опасность встречи с другими судами была велика. На баке, как в давние времена, торчал, закутавшись в овчинную шубу, впередсмотрящий и вслушивался в наползающие на судно волны тумана: вдруг долетят звуки идущего навстречу корабля — если вовремя услышать, еще можно успеть отвернуть в сторону. И не раз приходилось отворачивать.

Днем я увидел на палубе Крепса. Он стоял у борта, вглядываясь в холодную пелену тумана. Его лицо было исполнено спокойствия. Мне показалось, что он вроде бы даже радовался новому испытанию, которое случилось на последних милях долгого-долгого пути старика «Витязя».

Подставив лицо ветру, пересиливая рев судового тифона, крикнул: