И снова уйдут корабли...

— Может, дома сумеете его разговорить.

В центре Мурманска в доме, окна которого глядели на свинцовые волны северного моря, я оказался в мире далекой Грузии. В гостиной на стене был домотканый грузинский ковер, на столе тарелки с грузинским орнаментом, на тарелках приготовленный по-грузински шашлык и темноволосая быстрая хозяйка с милым кавказским акцентом.

— Пожалуйста, не стесняйтесь! — повторяла она. — У нас в Грузии говорят: радость не в том, чтобы вкусно поесть, радость в том, чтобы вкусно угостить.

Обстановка за столом сразу же сложилась непринужденно. Может, она и помогла Качараве быть откровенным? Он мне рассказал историю «Сибирякова». Легендарный ледокольный пароход прославил себя еще до войны, когда сумел преодолеть Северный морской путь за одну навигацию. Еще больше утвердил свою славу уже во время войны. В наше время об этой истории знают широко, она стала легендарной. Тогда, сразу после войны — помалкивали. А случилось вот что. Однажды пароход отправили с грузом продовольствия и топлива на арктические острова, где находились метеостанции, которые обеспечивали сводками караваны судов, шедшие из Англии в Архангельск и Мурманск с оружием от наших союзников. В Карском море «Сибирякову» неожиданно встретился прорвавшийся сюда гитлеровский линкор «Адмирал Шеер». Приказал пароходу застопорить машину, спустить государственный флаг, прекратить связь с землей и сообщить данные о ледовой обстановке в районе, где пролегала трасса очередного каравана союзников. Линкор намеривался устроить на него засаду. «Сибиряковым» командовал молодой капитан Качарава. В ответ на приказ врага он приказал спустить флаг с грот-мачты своего судна, но вместо красного гражданского к вершине мачты тут же взлетел бело-голубой военно-морской. И в следующее мгновение единственная зенитная пушечка на баке парохода первой открыла пальбу картечью по стальным палубам недалекого линкора, на которых собрались гитлеровские моряки, чтобы полюбоваться тем, как будут топить беззащитный пароход. А в этот момент радист «Сибирякова» отстукивал на Большую землю тревожную весть: в Карское море прорвался противник!

— Я стоял на крыле мостика… — рассказывал Качарава. — И помню, как в ответ на наши залпы на линкоре медленно повернулась башня орудий главного калибра, потом медленно опустились четыре серых ствола и глянули черными зрачками своих дул прямо мне в глаза. Я понял: это глядит в меня моя смерть.

Потом блеск адового огня, грохот, треск, шипение пара, резко вздыбленная под ногами палуба и постепенно мутнеющее сознание, как у человека, идущего на дно.

«Сибиряков» погиб вместе со своим экипажем. Шестеро оставшихся в живых пытались спастись в шлюпке, куда погрузили потерявшего сознание капитана. Но к шлюпке шел немецкий катер.

Уже после войны сибиряковцы узнали, что подвиг их был не напрасен: прибывшие по их зову самолеты сумели помешать линкору подстеречь крупный караван с оружием.

Подвиг был достоин восхищения. Но тогда, сразу после войны, к таким, как они, подходили по одной принятом мерке: были в плену! Значит, нарушили присягу на верность! Таскали на дознания. Требовали новых и новых подробностей. Потом вроде бы простили, учитывая героический бой «Сибирякова», но простили без особой охоты. И в печати — ни строчки!

— Все-таки напишу! — храбрился я. — Это же несправедливо, нелепо, преступно, наконец, замалчивать подвиг, который делает честь нашим морякам.

Качарава снисходительно усмехнулся.

— Зря потратите время и силы!

Время и силы пришлось потратить. И немало. Шел пятьдесят четвертый год… «Комсомольская правда», в которой я тогда работал, умела быть настойчивой. На нее цикали, а она держала свой курс. Уж не знаю, на каком уровне, должно быть, на весьма высоком, наконец, скрепя сердце разрешили.

И вот настал счастливый для меня, молодого журналиста, день: я развернул только что вышедшую газету. На последней ее странице бросался в глаза четырехколонник: «Картина в каюте капитана».

А прошло еще несколько лет, и сама собой родилась традиция: суда, проходящие недалеко от острова Белуха в Карском море, в определенной точке, обозначенной на карте, приспускают флаг и дают три протяжных гудка. И голые скалы холодного острова отзываются эхом — долгим и печальным, словно теперь уже далекое прошлое шлет кораблям ответный привет.

Помню тот давний день, когда с Анатолием Алексеевичем мы гуляли по набережной Мурманска. С моря дул колючий ветер. Из низких туч падали редкие и холодные, как льдинки, капли дождя. Качарава рассказывал об Арктике, о своей жизни, о войне, о плене — в гитлеровском концлагере, куда были направлены сибиряковцы, охранники долго пытались выяснить у них, кто капитан «Сибирякова». Так и не дознались.

Временами на набережной встречались моряки, некоторые узнавали Качараву, здоровались первыми. Прошла мимо группа молодых парней в голубых фуражках с крабами. Кто-то оглянулся нам вслед, и мы услышали: «Это он!» Значит, все-таки знают люди о подвиге! Замолчать нельзя.