И СТАЛИ ОНИ ЖИТЬ–ПОЖИВАТЬ

 - Если я могу высказать свое мнение, Иван?.. — почтительно приподнялся со своего места умрун напротив Иванушки, дождался разрешающего кивка и продолжил: — Она очень хорошо знала, что с ним делать.

 На это лукоморцу оставалось только тихо покачать головой, благоговейно дивясь загадкам бытия и сознания.

 - А давайте–ка, ребятушки, лучше спать будем… — прокашял со своего места натужно дед Зимарь и завернулся поплотнее в ковер. — Утро вечера мудренее…

 - И то верно старик говорит, — поддержал его Агафон и гулко зевнул во весь рот.

 - Ваше высочество должен спать, — упруго поднялся на ноги Первый, и за ним начала вставать вся беда. — А мы будем стоять на часах и следить, чтобы костер не погас.

 Иван хотел уже было последовать дельным советам и в самом деле попытаться уснуть, как ему мечталось еще полчаса назад, как вдруг до него дошло, что же сейчас сказал умрун, и остатки сна унеслись в неизвестном направлении, словно подхваченные ураганом.

 Только что.

 Во всеуслышание.

 Умрун.

 Сказал.

 Что он будет делать то.

 Что ему никто не приказывал.

 - Почему? — Иванушка встал, бурка распахнулась и упала, едва не задев полой костер, но он даже не заметил.

 - Я не понял твой вопрос, Иван, — тревожно наморщил лоб умрун.

 - Я спрашиваю, почему вы будете стоять на часах и следить за костром?

 Умрун удивленно посмотрел на царевича.

 - Потому что мы должны защищать твою жизнь, Иван.

 - Но если костер погаснет, это не будет угрожать моей жизни, — резонно заметил царевич и замер в ожидании ответа.

 - Обычные люди мерзнут, когда становится слишком холодно, Иван, — серьезно проговорил Первый. — Мы не хотим, чтобы ты мерз.

 Остальные умруны согласно закивали.

 - Хорошо, — кивнул Иванушка.

 Сердце его заколотилось, словно рвалось наружу, во рту всё пересохло, и он понял, что несмотря на одуряющую усталость, уснет он сегодня ночью не скоро, если уснет вовсе.

 - Спасибо, — сказал он. — Спасибо… В свою очередь, я бы хотел, чтобы с сегодняшнего вечера у вас снова были имена. Настоящие. Обыкновенные человеческие имена. У каждого человека должно быть свое имя, — снова повторил он, словно боялся, что беда его не понимает. — Понимаете?..

 - Мы не люди, Иван, — глухо отозвался Второй. — Мы — умруны. Мы созданы, чтобы…

 - Вы были рождены людьми, — упрямо мотнул головой Иван. — И останетесь ими. То, что вы теперь умруны, ничего не меняет. Если я решил, что у вас снова будут имена, значит, так оно и будет. Твое имя будет Кондратий …

 Он подходил к каждому солдату, заглядывал ему в лицо и говорил:

 - Тебя будут звать Наум… тебя — Макар… тебя — Лука… тебя — Игнат…

 За его спиной у костра Агафон приподнялся на локте, выгнул шею, и возбужденно прошептал в прикрытую рыжей лохматой шапкой макушку деду Зимарю, лежавшему к нему головой:

 - Он чокнутый, это наш лукоморский царевич… Что он делает, дурья голова?.. Это же умруны!.. УМРУНЫ!!! Давать имена покойникам — это всё равно, что выбивать надписи на надгробных камнях: кроме самого надписывающего это не нужно никому!.. Это же маразм чистой воды!..

 - Это ты у нас дубина, мил человек Агафон, хоть и с высшим образованием, — прохрипел в ответ старик и покачал головой, словно дивясь такой необыкновенной несообразительности там, где ее, вроде бы, быть и не должно. — И чему вас только в школе учат…

 

 

 

 Утром, едва царевич продрал глаза и пришел к выводу, что то, что он спал, ему приснилось, так как человек, который спал всю ночь, не может чувствовать себя таким разбитым и не выспавшимся, к нему подошел один из умрунов и почтительно доложил по уставу:

 - За ночь мы осмотрели местность, Иван. На западе, в полукилометре от лагеря, найден родник. К юго–востоку отсюда, километрах в семи с небольшим, есть дорога, которая ведет в деревню. До нее еще километров десять. В саму деревню мы не заходили, и дальше не разведывали. Посторонние не проходили. Больше ничего значимого обнаружено не было. Доложил Кондратий.

 Сонный мозг Иванушки машинально отметил, что Кондратий — это который с тонким шрамом над левой бровью (надо запомнить, и вовсе они не на одно лицо), и только потом осознал, что ему только что сообщили о том, что недалеко отсюда (если сравнивать с расстоянием до Лукоморья) находится человеческое жилье. Жилье, в котором есть горячая печка для просушки Масдая и, если уж совсем повезет, опытная бабка–травница или мудрый знахарь, которые смогут позаботиться о расхворавшемся деде Зимаре…

 Дед.

 При мысли о нем лукоморец проснулся окончательно.

 Дед не спал всю ночь — совсем как тогда, на чердаке домика в горах, когда им пришлось оставить больного старика на попечение хозяина и уйти навстречу ехидно ухмылявшейся — наверное, в предвкушении чего–то приятного — судьбе [108]. Иван вставал через каждые десять минут то чтобы проверить, не сбросил ли в беспамятстве больной мокрое полотенце со лба, то чтобы снова намочить его, то напоить старика…