И СТАЛИ ОНИ ЖИТЬ–ПОЖИВАТЬ

 Костей сгреб в ладонь левой руки кучку пепла от сгоревших поводьев с конской шеи, накрыл маленькую черную горку другой рукой и на мгновение сосредоточился.

 Ало вспыхнул Камень на его груди, ослепляя застигнутого врасплох Букаху, и царь осторожно отвел руку чуть в сторону.

 Из кулака его высунул ушастую голову и сверкнул блестящими багровыми глазками–точками крошечный зверек.

 - Ага, вот ты какая, — оценивающе осмотрел его Костей и остался доволен.

 Он нащупал что–то на спине у зверька и раскрыл его как черный кожистый веер.

 Это была летучая мышь.

 - Иди сюда, — поманил он кивком Букаху, и тот послушно подплыл к нему вплотную [128], не смея дышать.

 Костей развел крылья злобно скалящей мелкие черные зубки мыши в стороны, завел их когтистые кончики за спину застывшему от ужаса пленнику и соединил с резким щелчком.

 Казавшаяся еще секунду назад живой и опасной зверюшка замерла.

 Колдун убрал руки, и шею бывшего воеводы неожиданно оттянул холодный металлический вес: летучая мышь превратилась в причудливое подобие шейной гривны или колье [129].

 - Днем ты будешь высматривать и вынюхивать то, что я тебе приказал, а с наступлением темноты найдешь укромное место, запишешь, что узнал, снимешь ее с шеи и привяжешь письмо к задней лапке. Этот вестник найдет меня, где бы я ни был, а следующим вечером — если я буду далеко, или утром, до рассвета — если близко, вернется к тебе с моими дальнейшими инструкциями. Тебя она тоже найдет, куда бы ты ни пошел. Служи мне не на совесть, а на страх, и когда я стану царем Лукоморья, я не забуду тебя, мой верный предатель. Подведи меня — и я не забуду тебя тем более, Акинфей Букаха, опальный воевода обреченного государства. Ты меня… понял?

 Ухмылка Костея, похожая, скорее, на оскал мертвой головы, не способствовала разговорчивости, и предатель–рецидивист лишь затряс головой, словно в припадке.

 Колдун понял, что это был кивок согласия, и скользнул рукой по одежде пленника. И прямо на его изумленных глазах все следы путешествия по лесу на животе исчезли, будто их и не было, и о том, что выбрал он в недобрый час не ту дорогу, напоминали только телесные повреждения средней тяжести.

 Костей окинул плоды трудов своих недовольным взглядом, поджал, скривив, губы и провел растопыренной пятерней по голове и лицу своего суперагента.

 Пропала клочковатая нечесаная борода, пропали синяки из–под обоих глаз и прочие следы горячего приема передовыми отрядами наступающей армии; исчезла спутанная, ощетинившаяся сухими листьями и сосновыми иголками шевелюра: резкий осенний ветер теперь холодил лысый и круглый как мяч череп.

 - Ну, вот теперь другое дело, — удовлетворенно кивнул Костей и щелкнул пальцами.

 Успевший было привыкнуть к радостному чувству полета Букаха кулем обрушился на покрытую гарью землю.

 - Отряхнись, — брезгливо поморщился Костей, видя, как добрая половина его трудов пошла насмарку.

 Потом он повернулся к Кирдыку и кинул ему несколько отрывистых слов. Тот отдал честь, развернул и пришпорил коня и поскакал вдоль вытянувшегося чуть не до бесконечности войска.

 Через десять минут Букаха был погружен на военный ковер–самолет, и в сопровождении двух угрюмых громил в черном вылетел в месту высадки.

 Проводив хищным взглядом быстро скрывшийся за верхушками ненавистных деревьев ковер, колдун нетерпеливо подал знак продолжать движение.

 Заревели трубы, передавая эстафетой царский приказ, и огромное войско тронулось с места и покатилось вперед по лесной дороге подобно лавине [130], остановить которую была не в состоянии ни одна преграда.

 Хотя, одна преграда, способная остановить костееву армию, все же нашлась.

 И даже скорее, чем царь того ожидал.

 Он сам проехал по ней, скользнув лишь мимолетным взглядом и погрузившись далее в свои неглубокие, но широкие мысли.

 Пехота прошагала по ней, даже не заметив.

 Телеги с продовольствием, палатками и прочим добром прогрохотали, почти не замедлив хода.

 И только когда пришло время и очередь тяжелых возов с разобранными осадными машинами, маленькая, скромная речушка, покорно до сих пор протекавшая поперек лесной дороги, поднатужилась, поднапружилась, ровная доселе водная гладь вспучилась, словно спина всплывающего кита, с оглушительным треском своротила с опор крепкий еще, несмотря на прошедшую костееву орду, мост и залила берега.

 В мгновение ока затопленным оказалось всё в радиусе двадцати метров от приказавшего долго и счастливо жить мостика, а сама дорога превратилась в непроходимую вязкую кашу из глины и ила.

 Два огромных и тяжелых воза, имевших несчастье находиться на мосту во время природного бедствия, как легкие щепочки снесло по течению вместе с возницами и тяжеловозами метров на десять, надежно поставило поперек русла, заодно вывалив поклажу, и река, не находя больше привычного пути, стала искать альтернативный.

 Каковым, после непродолжительного размышления, и была признана запруженная обозом и войсками дорога.