И СТАЛИ ОНИ ЖИТЬ–ПОЖИВАТЬ

 - Ага, водяная тварь! Ты сохнешь!!! Без своей воды ты скоро превратишься в засохший комок грязи! А ведь это замечательная мысль, хорь тебя задери! Так я и поступлю. С одной стороны, «скоро» — это недостаточно хорошо, когда речь идет о смерти такого презренного существа, как ты… Но, с другой, мне некогда ждать, и поэтому мы остановимся на этом варианте. Я прикажу привязать тебя к дереву рядом с рекой, чтобы ты, засыхая, могла кинуть на нее прощальный взор — видишь, я не так уж и жесток… И к тому времени, как последний из моих солдат пройдет мимо тебя, ты превратишься в могильную пыль, жалкая карга.

 На лице старухи отразилась целая буря эмоций, но колдуну они были уже не интересны.

 Он рассмеялся еще раз — почти добродушно — своей остроумной затее, бросил несколько слов терпеливо ожидающему за его спиной приказаний Кирдыку и принялся — в последний раз — за починку моста.

 Хорошее настроение царя продержалось ровно два часа после того, как армия снова тронулась в путь.

 Наткнувшись на очередной завал, он снова захотел раскидать его — как всегда — при помощи магии, и взгляд его машинально упал на Камень.

 Талисман силы снова стал бледно–розового цвета.

 

 

 

 Когда последний солдат из арьергарда проходил мимо прикрученной к вековому дубу старухи, голова ее была низко опущена на грудь, тело дрожало неконтролируемой мелкой дрожью — печальный признак агонии, а искаженное иссохшее потрескавшееся лицо закрывали грязные зловонные волосы.

 Замыкающий арьергард медведечеловек выкрикнул в адрес умирающей что–то унизительное и обидное, и с ржанием, характерным, скорее, для лошади, чем для медведя, скрылся за поворотом.

 Старуха осталась одна.

 Едва затихли последние звуки марширующей армии, она в последний раз икнула, хрюкнула, веревки, удерживающие ее, развязались, и пленница рухнула на все еще мокрую после цунами местного масштаба землю.

 Из–за опоры моста тут же вынырнула другая старуха — тоже со спутанными длинными космами, зеленым лицом и маленькими, похожими на рыбьи, глазками и, тоже сотрясаясь от хохота, вылезла на берег и повалилась рядом с первой.

 - «Повесьте меня уже хоть на чем–нибудь…» ик… ик… ха–ха–ха!.. «Только не бросайте меня в воду!…» Ха–ха–ха!..

 - А он… он говорит… ик… ик… «ты меня вовсе за дурака принимаешь?«… ха–ха–ха!..

 - А ты–то… ты… «Да… что угодно со мной делайте… только не бросай меня в воду, пожалуйста!..» ха–ха–ха!.. ик… ик… ик… Ох, не могу… Ох, помру молодой…

 - А он… «Думаешь, я эту сказку не слышал?..» ха–ха–ха… ик… ик…

 - Как меня этой волной–то смыло из–за кустов, где я за его спиной пряталась… ха–ха–ха!… так мне не до шуток тогда, поди, было… ха–ха–ха!.. ик… Думала — утону к лешему, только пузыри от меня и останутся!.. ик… А он меня спас, выходит, героически!.. Ха–ха–ха!!!..

 - Ох, матушка ты моя Обдериха… Насмешила… Сто лет я так не смеялась, поди, ежели не больше… с тех самых пор, как пьяный купец полез… ха–ха–ха!… а там сети… ха–ха–ха!…а медведь сзади… ха–ха–ха!… а в сетях муж мой покойный запутался… ха–ха–ха!… хотя, нет… всё одно не так смешно… ик… ох… ха–ха–ха!..

 - А уж я–то сколько так не веселилась, матушка Позимь… Ой, не могу… в груди колет и живот болит… ох, нельзя же так под старость лет… ха–ха–ха!… ох… ик…

 - Ладно, подруга… иди, умойся… а то тебя и впрямь можно со мной перепутать — вон сколько илу да грязи на себя нацепляла, пока купалась… Все волосы вон, водяной травой засадила — у меня в реке, небось, меньше.

 - Ох, не говори, матушка… Пойду, сполоснусь по–быстрому, да старого нашего дружка–то попроведаю: поди, ему просто так шагать по нашему лесу с непривычки скучно покажется, так я его, спасителя, развлеку.

 

 

 * * *

 

 

 Вечером следующего дня, когда полностью стемнело, похолодало и начало поливать мелким, но настойчивым дождем, угрюмые солдаты в черном высадили Букаху там, где Сабрумайская дорога выходила из леса — то есть, километрах в двадцати от Лукоморска — и, не пожелав ни пуха, ни пера, отправились обратно к своему царю. А бывший лукоморский воевода и неудавшийся политэмигрант остался коротать ночь под лапами старой ели, громко стуча зубами и бурча голодным, завязывающимся узлом в знак протеста против многодневной диеты, желудком.

 Так начинающий шпион прострадал до восхода солнца, а потом еще три часа, пока его не заметил–подобрал–обогрел–накормил большой обоз беженцев из какой–то деревни, что находилась [133] днях в двух пути от стольного града.

 - Откуда ты такой неприкаянный будешь, мил человек, и как тебя звать–величать? — поинтересовался благообразный седой дед, на чью телегу без особых церемоний Букаха взобрался, чтобы спокойно умять предложенный ему хлеб, лук и полкурицы.

 - Я… это… издалека… — неопределенно махнул крылом засланец и сделал вид, что усиленно пережевывает заглоченый кусок.