И сто смертей(Романы)

Хозяин хутора Румба Ю. Купитс громогласно требовал немедленного сведения счетов с обоими задержанными, оскорблял и глумился над арестованными. Однако взявший в свои руки командование бывший полковник У. Мардус с этим не согласился и распорядился увезти пленных в поселок, откуда их в тот же день к вечеру отправили под стражей в уездный штаб Омакайтсе[5].

Спустя два дня X. Саарнак похоронили на кладбище в поселке. При захоронении внимание немногих присутствующих привлекло одно обстоятельство. После того как ближайшие родственники по обычаю бросили на гроб умершей по три горсти земли и могилу начали закрывать, вдовец Ильмар Саарнак столкнул в полузасыпанную могилу большой камень, который был вынут при рытье могилы, и произнес тихо, хотя и вполне отчетливо:

— Чтоб ты отсюда больше не поднялась!

Свидетельство о смерти оформили спустя неделю, когда к работе приступила новая временная волостная управа, назначенная немецкими оккупационными властями. Запись в церковной книге была тоже сделана задним числом со слов вдовца. В свидетельстве причиной смерти было обозначено: самоубийство через повешение.

17

В кустарнике у проселочной дороги Эрвину пришлось пережидать нестерпимо долго. Он надеялся здесь легко перебежать дорогу. Подгоняло инстинктивное стремление уйти подальше от врага. По другую сторону этой полоски земли, развороченной танками, начинался лес, настоящий густой смешанный лес, который, заметая следы, скроет его и выведет к своим. Ведь немцы прорвались только здесь, на шоссе, остальные-то части его дивизии находятся на своих прежних позициях, ему нужно лишь добраться до них, и все уладится само собой.

В голове у Эрвина шумело и гудело, недавняя контузия все еще давала о себе знать. Он напряженно прислушивался, нет ли опасности. Вдали, на шоссе, грохотало не переставая. Немецкий тыл работал вовсю, просто удивительно, как быстро подоспела эта махина. Нарушенный контузией слух выкидывая с Эрвином штуки: грохот моторов то и дело нарастал, и тогда ему мерещилось, что машины повернули в его сторону, и он прятался. Проходило несколько минут, шум утихал… никто не появлялся.

Узкая проселочная дорога оказалась неодолимым препятствием. На этой песчаной полоске земли без малейшего укрытия он станет легкой добычей случайного немца. Эрвин долгое время всматривался в ленту дороги, и ему уже начинало казаться, что она клейкая, как липучка. Что он застрянет на ней и начнет беспомощно попискивать, призывая на помощь счастливую судьбу. Долгий день неторопливо клонился к вечеру, эти смиренные часы, когда мир наполнен летним теплом и мягким светом, обратились для него в кошмарное ожидание ночи. Эрвин всем своим телом ощутил неприятное прикосновение душного воздуха, и вечерний свет вызывал резь в глазах.

Все разом изменилось до неузнаваемости. Только что он колесил с боеприпасами по этим скверным дорогам, заботясь лишь о том, чтобы не сломать рессоры и уберечься от воздушной атаки. Сейчас, спустя всего несколько часов, здесь уже тыл противника, повсюду немцы, так что носа нельзя высунуть. Немцев вдруг оказалось очень много, повсюду трещали их моторы — и никаких измученных пешими переходами колонн.

В душе Эрвина шевельнулось нечто вроде обиды, когда он подумал о своих ребятах. Почему это им все так трудно достается?

Лишь когда сизые сумерки размыли очертания дальних предметов и туман приглушил яркие краски, Эрвин рискнул перейти дорогу. До этого он в течение целого часа напряженно вглядывался в ольшаник, находившийся на той стороне. Там не было ни одной живой души. Кусты стояли понуро, недвижные листья поникли от жары.