И сто смертей(Романы)

Постепенно группа увеличилась до двенадцати человек. Присоединялись в основном пехотинцы Печорского полка, через боевые порядки которого прошли немцы. Потеряв связь с соседями и командирами, они блуждали в одиночку и группами по лесу, пытаясь двигаться в сторону боя. Где-то там, впереди, они должны были выйти ко второй линии обороны дивизии.

Когда лес кончился, старший лейтенант остановил отряд, и все без команды притаились за последними деревьями на опушке. Обостренное чувство опасности слегка кружило голову и вынуждало всматриваться широко раскрытыми глазами, чтобы разглядеть, что же там ждет их впереди. Но ощущение опасности было не в состоянии отпугнуть их от дороги, оно лишь подстегивало любопытство и прямо-таки привораживало к шоссе. Там, за деревьями, другой мир, враждебный и безжалостный, который еще совсем недавно, убивая и уничтожая все на своем пути, навязывал им свою волю. Сейчас эта сила бесцеремонно смела их с дороги. И тем не менее теперь они были соединены с этой чуждой силой, они уже не могли освободиться от нее или убежать, не было возможности сказать: оставьте меня в покое, я ничего не хочу знать, я нейтрален! И если уж на то пошло, каждый из них жаждал вникнуть в образ мыслей и деяний этого мира завоевателей, которому они должны противостоять, пока хватит сил.

Эрвин словно пережил процесс материализации своих мыслей. С самого начала войны он время от времени пытался представить себе, какие же, собственно, они, эти немцы, в чем источник их силы и уверенности.

Ему не хотелось верить, что это просто деловитые снабженные машинами люди. Почему-то они казались ему более таинственными. Какими именно — да кто их знает? Нельзя же было всерьез полагать, что немцы навалятся этакой безликой, закованной в броню массой, будто волна чудовищного прилива, однако же та деловая будничность, с которой они сейчас действовали, все же слегка разочаровывала.

В густых сумерках и на фоне леса, темневшего по ту сторону дороги, немецкие машины и танки скорее можно было угадать, чем увидеть. Лишь подходившие машины лучились светлячками щелей, затемненных фар, да еще теплились удалявшиеся красные хвостовые огни.

Старший лейтенант дал солдатам немного приглядеться, затем тихо объяснил:

— Будем ориентироваться на хвостовые огни. Проверьте, у всех ли оружие на предохранителе. Если кто споткнется и раздастся выстрел, то мы и ахнуть не успеем, как окажемся на небе. У немцев на каждые сто метров по два-три пулемета найдется. Но как бы там ни было, если раздастся выстрел, хоть с неба, — сразу ложись!

Двигаться стало труднее. Невидимые в темноте сучья цеплялись за одежду и снаряжение, всякий бугорок пытался свалить с ног, и любая ямка могла распластать на земле. Впереди и сзади слышалось учащенное дыхание. Низкие сухие веточки лезли в глаза, так что их приходилось держать полузакрытыми и вдобавок еще прижимать к груди подбородок, но это в общем-то не спасало, потому что под ногами все равно ничего не было видно. Но хуже всего было то, что они, казалось, нисколько не продвигались вперед, будто топтались на одном и том же месте. Красные огоньки слева дружно проплывали мимо, растворялись в темноте, а сзади все прибывали новые. Земля словно ускользала у бойцов из-под ног, они пытались упереться в нее каблуками, чтобы приостановить это бесконечное движение и поспеть за красными огоньками, но тщетно. Неровная и заросшая кустарником земля ни за что не хотела останавливаться, перепутывала направления, заманивала куда-то в заросли и не давала опоры.

От дороги несло бензином, его запах резко врывался в ароматный ночной воздух.

Эрвину стало казаться, что открылись какие-то затворы, до сих пор удерживавшие на месте земной шар, по которому люди могли спокойно ходить. Хотя и не удивительно, что после всей этой бесконечной стрельбы и адских взрывов одна лишь тяжесть железных махин способна была расшатать какие угодно запоры. Вот и стала покрытая тьмой земля чем-то неустойчивым, проплывающим мимо. Невидимый горизонт колыхался и ходил волнами, постепенно от этого начинала кружиться голова и нога уже не находила невидимую землю на нужном месте. Эрвин шел спотыкаясь, как старая лошадь в риге на молотьбе.

Гул моторов на шоссе внезапно затих, и Эрвин услышал музыку. Это была знакомая мелодия шлягера, долетевшая до него сквозь отдаляющийся в лесной тиши шум мотора. Пела Зара Леандер, голос которой невозможно было не узнать: «Julishka, ach, Julishka aus Buda-Budapest…» У Эрвина была эта пластинка, она осталась в доме учителя Альтмана. Когда-то он слушал ее, давным-давно… Мысли Эрвина задержались на миг на знакомой песенке, и он задумался: а когда же это могло быть? Он стал припоминать и опешил. Это давным-давно, это туманное, далекое время было отделено от него всего двадцатью днями. Значит, ощущение времени должно было основательно измениться. Сознание этого озарило его лишь на миг и тут же отступило куда-то на задворки, предоставив место новым мыслям.