И сто смертей(Романы)

Диспетчеры кляли воздушных хулиганов, крыли вовсю растяп-любителей, которые приобретали на собственные деньги самолеты, но ведь полетные навыки не купишь — и посылали в эфир предупреждения идущим на посадку рейсовым самолетам, и не давали разрешения на старт нетерпеливо ожидающим взлета пилотам, пока неизвестный самолет не удалялся на достаточное расстояние. Иногда на основании жалоб диспетчеров высшие чины гражданской авиации заявляли протест военным властям. Они полагали, что в данном случае весьма вероятна возможность засекреченного: полета. В военных штабах жалобы обычно расследовались, при этом устанавливалось, что в указанное время в данном квадрате никаких военных самолетов не находилось, и составлялся лаконичный ответ: наших машин в воздухе не было.

Однако современный мир стал очень сложным, и немногословные ответы военных властей лишь укрепляли уверенность гражданских летчиков в том, что неизвестный самолет, конечно же, выполнял какое-то особо важное задание, о котором простым смертным не полагалась давать никаких объяснений.

Однажды все же нелепая случайность чуть было не оказалась губительной. Об этом случае штурман Коонен вспоминал еще и в минувший сочельник.

В тот вечер они сидели друг против друга за столом в убежище, с которым за эти долгие годы настолько сжились, что стены укрытия казались им собственной шкурой. Между ними стояла елка, выструганная Кооненом из дощечек консервного ящика. Она была большой и составной, штурман колдовал над ее сооружением более полугода. В последнее время он уже почти не ходил ловить рыбу, а вместо этого просиживал часами с остро отточенным ножом и, подобно свободному от вахты матросу на паруснике океанского плавания, выстругивал из палочек матросскую елку.

В общем-то им бы не следовало тратить дощечки на игрушки, все до последней щепочки уже давно было на учете для растопки.

Обычно они никогда не давали огню полностью угаснуть в своей круглой железной печке, но один раз в неделю составлял исключение. В полетную ночь ничего нельзя было поделать. Когда они в пятницу утром возвращались, печка была холодной. Тот, чья очередь дежурить наступала, брал ведро и отправлялся за углем, сгруженным когда-то с парохода в огромную кучу. Потускневший от мороза и дождя уголь стал рассыпчатым и с каждым годом разгорался все труднее. Они уже долгое время пользовались для растопки порохом, который орали из зенитных снарядов. Гильзовой меди для починки механизмов и двигателей требовалось все больше. Порох, правда, на мгновение вспыхивал жарким пламенем, но все равно нельзя было обойтись хотя бы без горстки щепочек, чтобы огонь смог набрать силу.

И все же у Берга язык не повернулся остановить Коонена. Он с удивлением обнаружил, что время и с него самого стесало некоторые острые углы. Раньше он бы запретом и приказом утвердил свое мнение, а теперь не стал этого делать.

Странное, собранное из сотен палочек сооружение, которое именовалось матросской елкой, вызывало какие-то смутные, давно забытые чувства из ушедших как сон далеких довоенных времен, мысли о доме с зелеными ставнями на углу бульвара, где никогда, ни в одно время года не властвовало столь стылое безлюдье, как на улицах больших городов, кружа над которыми он ждет теперь свои позывные.

Пожелав друг другу всего доброго, они отпили каждый из своей кружки по глотку спирта. Берг рассеянно тыкал по стремившимся ускользнуть из-под вилки бобинкам на тускло поблескивающей алюминиевой тарелке. Уже который год они придерживались правила выбрасывать в сочельник утром старую посуду и брать себе со склада новую. Берг подумал, что теперь, когда они остались вдвоем, посуды им хватит еще по крайней мере на тридцать три года.

— Командир, — вдруг после долгого молчания хрипло проговорил Коонен. — Знаешь, командир? А мне все-таки безумно жалко того парня с желтым ягуаром.

Берг сразу понял. За эти годы они настолько сжились друг с другом, что их мысли всегда шли параллельно, как жилы в проводе, — неважно, свяжешь ли ты его узлом или вытянешь в струнку.

Тогда они в предутренний час опять повернули к своему острову. Берг выбрал самый прямой курс, который экономил им полбочки бензина. В последнее время его стал преследовать страх, что они расходуют слишком много горючего, и его, чего доброго, не хватит на то, чтобы достигнуть указанного квадрата, когда наконец послышатся долгожданные позывные. Гора пустых бочек давно уже высилась над полными.