И сто смертей(Романы)

Елена, правда, подвесила там большую электрическую лампочку, обильно и по часам кормила кур и аккуратно меняла им воду, но взамен огромного красочного и радостного мира всего этого было явно недостаточно. На каменном полу куры вскоре стали вялыми и плохо ели, все пытались выклевать что-то между камнями, но ничего из этого не выходило. Одна за другой начали они заболевать, и к середине зимы околела первая. К весне за ней последовали и другие, и остались в живых только две самые здоровые курицы, о которых Елена трогательно заботилась. Она приносила им из ветеринарной аптеки то таблетки глюконата, то кадмий, то витамины. Надеялась, что, может, хоть эти две дотянут до тепла.

Куры и в эту ночь спали на своем насесте. Для этого Елена пристроила между стенками черенок от метлы. Остатки зажигалки, провалившиеся сквозь пол, брызнули термитной смесью, так что спавшие в кромешной темноте куры спохватились лишь тогда, когда уже дымились перья и пламя обжигало кожу.

— Курочки мои… неживые уже, — тихо и жалостно произнесла Елена и обернулась к Андерсену.

— Все убытки я возмещаю, — поспешил заверить Андерсен. — Мы же с вами договоримся, не так ли? Только пусть это останется между нами. Не надо никуда жаловаться, это моя вина, я ее признаю и обещаю все возместить…

Елена равнодушно кивнула. Поспешная услужливость Андерсена не произвела на нее никакого впечатления. У нее вообще уже не было сил, чтобы о чем-нибудь думать или говорить.

Андерсен глянул в угол потолка. Из дыры на него, подобно шустрому мышонку, уставился его младший сын Марек.

На рассвете Елена вышла на двор. Спать ей больше не хотелось, сон был окончательно нарушен, и ушные затычки можно было отложить. Да и то, что она собиралась делать, не предназначалось для чужих глаз.

Она вынесла в платке из подвала останки своих кур. Укладывая их на платок, Елена снова вспомнила ту ночь, когда горел дом Робинзона. Вдруг ей показалось, что земля в подвале все еще теплая от того пожара и никогда здесь, под домом, не остынет. Ведь только что горело!

Глаза Елены и теперь оставались сухими, как и в ту страшную ночь, но в груди встал какой-то неподвижный ком, острый и угловатый, от которого никак не удавалось освободиться.

Елена отыскала под лестницей, ведущей в подвал, старую, не иначе как от времени самого Робинзона оставшуюся, ржавую лопату. Не ею ли было когда-то вырыто то злополучное убежище во дворе! Лопатой явно не пользовались уже многие годы. Ее шероховатый и посеревший черенок раскололся и был неудобным для руки. Уже давно пальцы Елены привыкли только к тяжести карандаша да ручки.

Неумело и с трудом вонзила Елена незаточенную лопату в землю. Не задумываясь и не отдавая себе отчета, она выбрала для этого именно место бывшего убежища. Когда она затем обратила на это внимание, то решила, что это совершенно естественно, ведь здесь была самая рыхлая земля во всем дворе. На ее памяти нигде больше на всем участке не вскапывали утрамбованную ногами почву.

Окна в доме сонно поблескивали, в них отражалось лишь бледное небо и не виднелось ни одного любопытствующего лица. Жильцы еще не проснулись.

Ямка получилась неровная, некрасивая. Елена дважды отдыхала, прежде чем глубина ямки показалась ей достаточной. Всякий раз, когда лопата натыкалась на камень, Елена вздрагивала. Отложив наконец лопату и собравшись с духом, она взяла узелок и осторожно опустила его на дно ямы.

И платок ее был еще из Робинзонова дома. Теперь пришло время расстаться с ним.

Узелок опустился на дно как-то устойчиво и основательно, как опускается в морскую пучину покойник, когда к его ногам привязан чугунный колосник.

Елена положила в узел к останкам своих кур и осколок бомбы, который до сегодняшней ночи лежал у нее на комоде рядом с фотографией Берга. Что заставило ее поступить именно так, она и сама не знала, но у нее было ощущение, что так нужно.

Когда Елена разровняла и примяла лопатой место захоронения, где-то далеко над горизонтом показался краешек солнца, и красноватый свет высоко над головой Елены коснулся стрехи и ощупал проделанное бомбой отверстие, откуда не поднималось уже и дымка.

И людям в этот миг хотелось искренне верить, что никакой бомбы не было и в помине.

Ненависть и любовь