И тени затмили свет

Пятнадцатилетний парень печальным взглядом карих глаз наблюдал за мной, сидя на полу и опираясь спиной об стенку. Он выглядел так, будто давно забросил за собой присмотр: длинные чёрные волосы, которые лезли в глаза, пару некрасивых родинок на щеках, болезненно-бледная кожа, худощавый, как Кощей Бессмертный, весь в синяках и ссадинах, в драной, мятой одежде, от которой неприятно пахло. Он мог бы быть красавцем, в нём было несколько крупиц настоящей красоты, однако её почти не было видно. Он словно не следил за собой, не видя в этом необходимости. И ясно почему.

Его пальцы слегка дрожали, когда он наносил очередной порез лезвием на вены. Кровь залила ему почти всю левую руку, но он не остановился, пока порез не был сделан до конца. С печальным любопытством парень смотрел, как новые капли крови постепенно стекали вниз. Казалось, боли он не испытывал. Лишь моральную. Там, в глубине сердца, на котором были такие же раны, как и на венах. Но только глубже. Гораздо глубже.

– Ты с таким любопытством смотришь, будто впервые в жизни увидел суицидника, – брюнет криво улыбнулся и снова посмотрел на меня.

В его глазах не было ничего. Даже боли. Лишь одинокое равнодушие. Равнодушие ко всему, ко мне, к своим проблемам, к собственной жизни.

– Будет удивительно, но это и вправду так, – холодно заметил я, стараясь не обращать внимание на его порезанные верны и окровавленное лезвие.

– Вот как, – парень склонил голову на бок. – Интересно. Как тебя зовут?

У него был немного писклявый, ещё детский голосок, который ещё не успел как следует окрепнуть. И что-то в этом голосе было не так. Будто в нём храбрость пересекалась с удушающей болью напополам. И никто не мог победить.

– Трантер Нефф, можно просто…

– Трант, я знаю, – неожиданно резко перебил меня он. – У меня хотя бы есть друзья, в отличие от тебя, которые могут поделиться новостями, в том числе и о тебе, – он решил не без удовольствия похвастаться. – Я слышал о десептизме, хотя мне совершенно на это наплевать, и о твоей выходке сегодня с моим отцом.

– С твоим отцом? – я был удивлён.

– Ну конечно, или у тебя плохо со слухом? – горько усмехнулся юноша. – Харлан Марс.

– Рад знакомству.

– Не могу сказать то же самое, – нервно фыркнул он.

– Почему же? – я вновь заметил, как у него тревожно дрожали руки, сжимавшие в пальцах лезвие.

– Знаешь, когда режут себе вены, это происходит в одиночестве, но никак не с такими высоко моральными людьми, как ты, – Харлан наблюдал за мной храбрым взглядом, за которым скрывалось глубокое отчаяние.

– Мог бы тогда выбрать место получше, – равнодушно возразил я.

– Ну уж извините, дома меня могут и без того прикончить, – нервно съязвил Харлан, будто делал из себя крутого, тогда как внутри ему явно было очень больно.

– Поэтому ты решил умереть здесь?

– Послушай, тебя никто не просил нянчиться со мной, читать мне нотации и говорить, что суицид – не выход, – раздражённо сказал парень и, закинув назад голову, закрыл глаза, словно окунался в водоворот своих тёмных мыслей. Словно решил утопиться в них.

Забавно.

– Ну, в принципе, суицид и вправду не выход, как я считаю, – хладнокровно начал рассуждать я. – Но не в том плане, в котором ты думаешь.

– В смысле? – не понял Харлан и, нахмурившись, с нотами тревожного удивления посмотрел на меня.

– Сам подумай. Я знаю, что отец и твой старший брат избивают тебя, издеваются и всячески пытаются причинить тебе боль. Потому что им нравится это делать, – я не особо был уверен в своих словах, потому что ещё не до конца знал эту семью, но всё же решил использовать то, что знал. Может, так я смогу помочь этому бедному человеку. – Нравится на ком-то изливать свои чувства, свою злость и жесткость. Это довольно сильные и очень тёмные чувства, чтобы их так спокойно держать при себе. Они должны в чём-то проявляться, куда-то тратиться, чтобы они не погубили самих носителей. Поэтому Етар и Яанн решили их применять на тебе и на твоих сёстрах. И они не остановятся, потому что злоба и ненависть слишком сильно завладели их душами. Они чудовища, жаждущие разрушения и смерти.

– Терпеть их не могу, – прошипел брюнет и скривил в неприязни лицо. – Ненавижу их, ненавижу людей, ненавижу себя. Всех ненавижу.

Прежде чем продолжить, я на секунду осознал, насколько этот парень был переполнен ненавистью, злобой и обидой не только ко всему миру, но и к самому себе. Ему было бы лучше, если бы он просто ненавидел свою семью и людей, но он не мог смириться и с самим собой. Он не мог терпеть свою слабость, беззащитность перед проблемами и угрозами, трусость и ничтожество. Он был в этом даже похож на меня, но я не впадал ещё в такое отчаяние, чтобы хотеть специально умереть. Потому что я уважал самого себя и знал себе цену. Знал, зачем жил. Правда, я не жил изо дня в день в такой жестокой семье, не жил в вечных издевательствах и побоях. Я знал, что такое счастье, потому что когда-то оно у меня было, я знал и другие чувства, у меня были воспоминания о хорошем прошлом, о любви и доброте. Мне было за что бороться, зачем жить.